Онлайн книга «Прожившая дважды»
|
28 мая Утром еду к Панову сам. Он на заседании. Секретари Панова — типики самые застенные. Знают меня по фамилии, называют. Заседание у Реденса (нач. Моск. ОГПУ). Я — к Реденсу. Его секретарь — сама вежливость. Пишу записку Панову, секретарь Реденса относит. Возвращается: — Панов как раз сейчас делает доклад. Я ухожу. Секретарь берется все выяснить и сообщить мне. Действительно, через 2 часа просит прислать за ордером. К вечеру этого дня ордер у меня на руках. Вечером дети поехали на дачу. Ах, как безумно мне жаль Наташу, Наташеньку, она осталась одна. Изломанная вся. Внутри хорошая, но гниль может просочиться и внутрь. 29 мая Был в ЦК в приемной Ежова и у Щербакова. Был у детей. Пил чай, писал, читал им «Мертвые души». 30 мая С детьми и чехами в театре на «Мертвых душах». Был впервые за кулисами этого идейного и могущественного театра. Голову ломило, как будто мозг превратился в камни и начал распирать мозговую коробку. Завтра в Ленинград, открывать фестиваль искусства. Я стал мировой метрдотель. Надо как можно скорее бросать эту протухшую жизнь! 31 мая Был у детей, чтобы проститься перед Ленинградом. Одинок. Утро работал дома над своими рукописями. Позавчера с Кулябко имел серьезный разговор о приемах без разрешения. Бедняга влип как кур в ощип. Пытался цепляться за что-то… Мелкий, незначительный, а еще — я — я! Эх, ты! 21 июня Грипп все еще держится кашлем. Днем ходил за покупками. В четыре дня — на чай с Давтяном. Ясные глаза очень быстро уловили, с кем они имеют дело в лице нашего посла. А он самолюбовался: — Я не могу идти вниз пить чай, потому что меня там сейчас же узнают и все станут смотреть. На него и на Роллана?! Роллан улыбнулся одной из своих очаровательнейших улыбок. Я ушел в полпредство, ждал звонка из Москвы, писал этот дневник. Следом за мной, слышу, и Довтян вернулся. Ему, конечно, один на один с Ролланом долго было не вынести, это, брат, не с дипломатами о погоде беседовать и наши трудности объяснять с видом человека, владеющего чарующими тайнами: «Мы ведь, знаете, понимаете, мы ведь диалектики». — Но массы-то ведь еще не диалектически мыслят, — возражал Роллан, говоря о последних международных шагах Советской власти. — Вы будете у Сталина, — опять улыбался Давтян, — он Вам обо всем этом расскажет гораздо лучше. Совсем как чеховский дьячок отгнусавил с записочкой «За упокой» и «О здравии». — Иди к отцу дъякону, он разберет, кто тут живой, а кто мертвый, он в семинарии учился. 22 июня Варшава, вокзал, неуютность, вечер. Бусловский завхоз и такой же консул встретили меня. Они настолько бусловские, что кажутся манекенами модных магазинов, которых завели, и вот они стали двигать ногами и руками. Впрочем, они ими двигали довольно четко. Я в той же комнате, где был с женой и сыном в прошлом году и где был в позапрошлом. В этом доме шесть лет тому назад я хворал ангиной и со мной находились дети Лена и Оля. Телефон к Давтяну. Зашел к нему. Неохотно, с колебаниями (как бы не сделать ложного шага!) согласился он наконец удостоить Роллана своей встречи. Пошли на вокзал к 2 ночи. Неуютно, деревянно. Поезд кишкой выжимается из брюха темноты. Нетерпеливо выходят пассажиры. Я ищу, ловлю глазами Р. Роллана или его маленькую жену. Все нет и нет. И вот кто-то, похожий на него. Лицо завязано шалью. Глаза его. Поздоровались горячо. Представил Давтяна ему и его жене. P.P. говорил с трудом, чтобы не глотнуть воздуха. Проводил их до отеля. Давтян покинул нас еще на вокзале. Из отеля я скользнул во тьму варшавских улиц один. Я объезжал с P.P. Варшаву. Шофер давал объяснения. Потом пришел Давтян. Вечером ждал звонка и был один. И опять ждал Москвы (там буря), и опять один. 19 июня [142] Путевые наблюдения. Москва-Негорелое, вагон-ресторан. Пришел, сел и вот уже полчаса на меня никто не обращает внимания. При входе два стола заняты — один официантом, который принимает деньги и смотрит унылым взором на счеты, лежащие перед ним. Другой стол занят человеком в штатском. Он потягивается и томится бездеятельностью. Мог бы читать или писать, но он, как все русские, ленив и не знает цены быстротечного времени. По-видимому, наблюдает, вроде комиссара. Пришли два молодых англичанина. К ним подошел официант, но так как он ничего не понимал, подошел второй. И второй их не понимал. Тогда подошел сам бездельник — наблюдающий. Все трое свесили свои унылые физиономии над англичанами, и все трое ничего не понимали. Наблюдающий ленивым, неохотливым движением подозвал четвертого официанта и отрекомендовал его как знающего немецкий язык. Официант спросил: — Булочка, чай? Англичане, услышав знакомое им русское слово, разом ответили: — Чай! Другие официанты лениво, неохотливо, как телята от пустого корыта, стали расходиться, а говорящий по-немецки и наблюдающий (от нечего делать) все еще висели обеими физиономиями над англичанами. — Что-нибудь еще? — спрашивал официант. — У них интуристские билеты, спроси, может, яичницу? И официант перед глазами англичан сделал жест, подобный тому, какой делает Петька Чапаеву при характеристике Фурманова. Этим официант хотел показать взбитую яичницу. Англичане подтвердили. Между тем четыре официанта начали свой разговор о счетах, о деньгах и о прочем. К посетителям подходили без охоты и небрежно. Наблюдающий опять сел за стол. Другой, принимающий деньги, хлопал глазами, смотря в угол вагона. Англичанам подали приборы, одна вилка искривленная. Они рассмеялись. Потом долго-долго молодой англичанин ловил глазами и руками какого-нибудь официанта, чтобы сменить вилку. Ему сменили. И переглянулись. Подали яичницу. Над ней опустил свое лицо прежде всего контролер (наверное, тоже от нечего делать). Казалось, он вот-вот пощупает ее пальцем. — Дай ложку, — сказал официанту. — У них есть вилки. — А яичницу-то брать со сковороды… — Чайную ложку? — Нет, десертную. Пока они так, не спеша и неясно произнося слова, говорили, англичане посмеялись и положили себе яичницу при помощи ножа и вилки. |