Книга Люблю твои воспоминания, страница 32 – Сесилия Ахерн

Я жду, что на лицо мое ляжет привычная маска женщины-прошедшей-через-трагическое-испытание, которая будет держать чрезмерно любопытных на расстоянии. Маска все это время помогает мне, как бы отстранившись от ситуации, объяснять соболезнующим, что недавняя потеря является скорее путешествием, а не тупиком, предоставляющим человеку бесценную возможность набраться сил и многое про себя понять, превращая таким образом ужасное происшествие во что-то чрезвычайно позитивное. Но нет, привычная маска не приходит мне на помощь: с этой публикой от нее толку мало. Две женщины, которые сейчас крепко обнимают меня, могут заглянуть сквозь нее прямо мне в сердце.

Объятия моих подруг затягиваются, обе похлопывают и поглаживают меня по спине, что кажется удивительно успокоительным. Жалость на их лицах напоминает мне о моей огромной потере, к горлу подкатывает тошнота, и голова снова наливается свинцом. За каким чертом я спрятала голову под папиным крылом? Возвращение в родное гнездо, увы, не обладает теми потрясающими целительными свойствами, на которые я рассчитывала, так как каждый раз, когда я выхожу из дома и встречаю знакомых, мне приходится проходить через все случившееся снова и снова. И не просто повторять свой длинный рассказ — я вынуждена заново все прочувствовать, а это гораздо изнурительнее слов. В объятиях Кейт и Фрэнки я могла бы с легкостью превратиться в ребенка, с которым они нянчатся у себя в мыслях, но я этого не делаю, потому что знаю: если начну сейчас, то не остановлюсь никогда.

Мы сидим на трибунах вдалеке от других родителей, часть которых сбилась в маленькие группы, но большинство используют свободное время, такое драгоценное и редкое, чтобы в одиночестве почитать, подумать или понаблюдать за своими детьми, которые совершают невыразительные боковые кувырки на синих пенополиуретановых матах. Я замечаю детей Кет шестилетнего Эрика и мою пятилетнюю крестит и Джейду, обожающую «Рождественский гимн Маппп шоу», которую я поклялась ни в чем не винить. Они с энтузиазмом подпрыгивают и чирикают как сверчки, натаскивая складки трусов из попы и спотыкаясь на развязавшихся шнурках. Одиннадцатимесячный Сэм спит в коляске рядом с нами, выдувая пузыри пухлыми губками. Я с нежностью смотрю на него, но опять вспоминаю о своем и отвожу взгляд. Ах, воспоминания.

До чего прилипчивая штука!

— Как работа, Фрэнки? — спрашиваю я, желая, чтобы все было, как раньше.

— Беспокойно, как обычно, — отвечает она, и я слышу в ее словах вину и смущение.

Я завидую ей: она живет нормальной, возможно, даже скучной жизнью. Я завидую, что ее сегодня такое же, как и ее вчера.

— Все еще дешево покупаешь, дорого продаешь? — высоким голосом спрашивает Кейт.

Фрэнки вращает глазами:

— Двенадцать лет, Кейт!

— Я знаю, знаю! — Кейт закусывает губу, пытаясь не рассмеяться.

— Двенадцать лет я на этой работе, и двенадцать лет ты это повторяешь. Это уже не смешно. Кстати, не известно, было ли это хоть когда-нибудь смешно, но ты все равно упорно продолжаешь.

Кейт смеется:

— Прости, это потому, что я совершенно не представляю, чем ты занимаешься. Чем-то на фондовой бирже?

— Я заместитель начальника управления инвестиционной корпорации, менеджер отделения по работе инвесторами, — отвечает Фрэнки.

Кейт безучастно смотрит на нее и вздыхает:

— Столько слов, чтобы сказать, что ты руководишь отделением.

— Ой, прости, напомни мне, а чем ты занята весь день? Вытираешь обкаканные попки и делаешь банановое пюре?

— Есть и другие аспекты материнства, Фрэнки, — высокомерно заявляет Кейт. — Это ответственная задача — подготовить трех человек к тому, чтобы они, если, упаси бог, со мной что-то случится или когда они станут взрослыми, смогли жить, работать и преуспевать в мире сами по себе.

— И еще ты готовишь банановое пюре, — добавляет Фрэнки. — Нет-нет, подожди, пюре ты делаешь до или после того, как подготовишь к полноценной жизни трех человек? Да. — Она кивает самой себе. — Да, определенно, делаешь банановое пюре, а потом подготавливаешь трех человек. Поняла.

— Фрэнки, сколько слов требуется, чтобы обозначить твою бюрократическую должность? По-моему, не меньше семи.

— По моим подсчетам, их десять.

— А у меня одно. Одно.

— Разве? «Квочка-несушка» — это одно слово или два? Как ты думаешь, Джойс?

Я не вмешиваюсь.

— Я пытаюсь сказать, что слово «мама», — раздраженно говорит Кейт, — коротенькое, малюсенькое словечко, которым называется каждая женщина с ребенком, не может вместить описание всех ее обязанностей. Если бы я делала то, что делаю каждый день, в твоей корпорации, я бы уже давно руководила этой чертовой конторой.

Фрэнки равнодушно пожимает плечами:

— Прости, но мне так не кажется. Знаешь, я не могу поручиться за своих коллег, но лично я люблю сама делать себе банановое пюре и вытирать свой собственный зад.

— Правда? — Кейт поднимает бровь. — Удивлена, что ты не подцепила какого-нибудь несчастного парня, который делал бы это за тебя.

— Все впереди, я пока ищу этого особенного человека, — любезно улыбается ей Фрэнки.

Они всегда так пикируются, подпуская друг другу шпильки, но не напрямую, а словно следуя некому сложному ритуалу, который, кажется, только сильнее сближает их. Думаю, попробуй что-то подобное сказать человек посторонний, они бы разорвали его в клочки. В наступившей тишине обе вдруг осознают, насколько бестактно было обсуждать эту проблему в моем присутствии. Кейт незаметно пинает Фрэнки. Они в ужасе.

Самое парадоксальное, что если в жизни происходит что-то трагическое, то именно на жертву падает обязанность заботиться о том, чтобы всем остальным было комфортно.

— Как поживает Хвастун? — Заполняя неловкую паузу, я спрашиваю о собаке Фрэнки.

— Ему лучше, ноги отлично заживают. Хотя он все еще воет, когда видит твою фотографию. Прости, но мне пришлось убрать ее с каминной полки.

— Ничего страшного. Я и сама собиралась попросить тебя переставить ее. А ты, Кейт, можешь избавиться от моей свадебной фотографии.

Разговор о разводе. Наконец-то.

— Ах, Джойс! — Кейт качает головой и с грустью смотрит на меня, — Я так хорошо выглядела на твоей свадьбе! На этой фотографии я нравлюсь себе больше всего. Можно я просто вырежу из нее Конора?

— Или пририсуй ему маленькие усики, — предлагает Фрэнки. — А еще лучше, пририсуй ему хоть немного индивидуальности. Интересно, какого цвета она бывает?

Я виновато прикусываю губу, чтобы спрятать улыбку, которая угрожает выползти из уголков моих губ. Я не привыкла к подобного рода разговорам о своем бывшем. Это неуважительно, а может, попросту неприлично. Но как бы то ни было — это смешно. Я нахожу выход из положения, переведя взгляд на детей, копошащихся на площадке.