Онлайн книга «Хмель. Сказания о людях тайги»
|
– Амвросий предал тебя! – Не предал, не предал! Имя мое назвал в соборе. Как назвал? Не знаю. Пытку не перенес и назвал. Но не во зло мне. Кабы во зло, отрекся бы от еретичества и сидел бы в каменном подвале. А его сожгли и пепел развеяли по морю, значит, не отрекся. И я не отрекусь от своей крови. – Не знаю, что тебе сказать. Вижу, так жить нельзя. Сама подумай: уйдете в тайгу, и будет та же крепость, как при Филарете. Сейчас Калистрат и Третьяк, а потом… – Молиться буду, молиться! И бог пошлет мне просветление. Верю, господи! Верю!.. А Лопареву послышалось: «Не верю, не верю! Есть ли ты, господи?..» – Пойдем, погляди, как люди живут… Спустились в землянку. Спертый затхлый воздух и сумерки среди бела дня. Вместо двери – камышовый полог вполроста. Лопарев вдвое согнулся, пролезая в землянку за Ефимией. Ни лежанки, ни рухляди. Сразу от порога – дымная печурка. Сверху – дыра в накатном потолке, чтобы дым из печурки выходил на волю. На умятом сене – пятеро малый полуголых ребятишек, девочки или мальчики, не разглядеть впотьмах. Три сколоченных плашки вместо стола. Чугуны, пара кринок, краюха углистого хлеба, состряпанного вместе с охвостьями и землей. Старуха и молодая баба упали на колени: – Благостная, благостная! – Что же вы на коленях? Сколько раз говорила!.. – Ефимия назвала по имени и отчеству старуху и молодую бабу в поскони и, открыв горшок, угостила кутьей. Помянули Веденейку. Ефимия спросила: – Хлеба-то у вас, видно, нету? – Есть, есть, благостная! Слава богу. – Напополам с землей? – До нови, до нови терпеть надо. – Молоко берете от общинных коров, или у вас на семью корова? – Нету молочка-то. Нетути. Батюшка хозяин сказал: масло копить надо для торга. – У вас же была корова? – На общину взяли. Батюшка хозяин повелел. – У вас же мужик и два парня. Где они? – Сено мечут у пригонов. – Господи! Разве на таких харчах можно работать? – Отчего ж, благостная? Сила-то не от харчей, а от молитвы. Молюсь вот. Денно и нощно, – тараторила старуха. Лопарев погорбился от ужаса. Какая же неописуемая покорность и смирение! «Так повелел батюшка хозяин!» Третьяк, значит. И в следующей землянке то же самое. Сумерки, хламье и нищета беспросветная. Вместо старухи – болезненная баба да трое ребятишек, один другого меньше. Такой же крохотный столик, краюшка землистого хлеба и надрывный, чахоточный кашель хозяйки. – Ну, а мужик где?, – На общинной работе, благостная. Лопареву послышалось: «На барщине». Не у помещика Лопарева, а у злодея Третьяка!.. И еще одна землянка, и еще… Нищета, нищета. Сумерки. Забвение и молитвы. Раболепная покорность. – Я больше не могу, – отказался Лопарев от пятой землянки. – Не могу, не могу! Это же, это же кошмар! Нищенство! Ефимия печально вздохнула: – Нищенство – не грех, коль все нищи. Да не все в общине худо так живут – то грех. Один – три куска. Говорят, мало! Дай еще три. Другим – ни одного, не ропщут, молятся… Заглянула в горшок – кутьи осталось на донышке. – Пойдем, Александра. Есть еще одна изба, куда мне не пойти одной, ноги не понесут. А идти надо. Ефимия молча повела к берегу Ишима и свернула к избе Филарета. – Да ты что, Ефимия! – остановился Лопарев. – Надо. Надо. – И подошла к сенной двери. Толкнула – дверь закрыта изнутри. Лопарев двинул в дверь ногой, и тогда кто-то вышел в сенцы. – Хто там? – Это ты, Лука? Открой мне, Ефимии. Иду с поминальной кутьей. – Кого поминаешь? – Сорокоуст по убиенному Веденейке. Молчание. Верижник, наверное, думает: открыть ли? Лопарев еще раз толкнул ногой дверь. – Батюшка Калистрат наказал, чтоб я никому не открывал. Помяну Веденейку без кутьи. – Али ты еретик, Лука? – Пошто еретик? Пустынник. – Как ты мог запамятовать, пустынник, что перед поминальной кутьей все двери открываются настежь? И кто дверь не откроет, тому всесветное проклятье, яко еретику. Открой сейчас же! Или я подниму всю общину и выставлю тебя на судный спрос как еретика. – Исусе Христе! – перетрусил Лука. – Погоди маненько, благостная. Я сейчас! Ждали долго. Лопарев со всей силы начал бить в дверь. Лука наконец вернулся и, чуть приоткрыв дверь, протянул глиняную чашку для кутьи. Ефимия отстранила чашку. – Старцу несу поминальную кутью, – сказала и рукой толкнула дверь. Лука попытался закрыть, но Лопарев нажал и оттеснил Луку. И каково же было удивление Ефимии, когда на лежанке верижника Луки она увидела мордастую, льноволосую, не первой молодости вдовушку Пелагею! – Ах ты блудливый кобель! – накинулась на Луку. – Такой-то ты пустынник? Среди бела дня да в покаянной избе, где людей жгли железом и смертью пытали!.. Чтоб глаза твои треснули, козел ты бородатый! Для святой кутьи двери не открыл, а блудницу на постель положил! Лука бух на колени да к ногам Ефимии: – Помилуй меня, грешного! Околдовала меня блудница, околдовала. Крестом не отмолился и батогом не отбился! – Врет, врет, кобелина! – подскочила Пелагея. – Сам заманил меня, штоб я зрила, как он будет беса гнать из сатаны Филарета. Только сейчас Ефимия взглянула на Филарета. Не признала даже, до того старик переменился. Будто ссохся за сорок дней – кожа да кости. Сидит на лежанке сгорбившись и неотрывно глядит на Ефимию. Что было в его взгляде? Страх ли? Отчаяние? Или позднее раскаяние в злодеяниях? – Беса гнал? – не поняла Ефимия. – Гнал, гнал! – застегивала Пелагея кофту. – Плетью лупил да приговаривал: «Алгимей, алгимей!» На столе ременная плеть. Ефимия взглянула на пять большущих костылей в стене. Давно ли она висела на этих костылях и Филарет с апостолами терзал ее тело, плевал в душу? Три шага. Всего три шага до лежанки старца! Но как тяжко пройти три таких шага! Железная цепь. Руки Филарета в рубцах и кровавых полосах. И на лице такие же полосы. Не чуя под собою ног, Ефимия подошла вплотную и взглянула на согбенную спину старца. Вся посконная рубаха запеклась от крови. Но сегодняшней, давнишней. Вот как обернулась для Филарета его собственная крепость!.. Ефимия хотела сказать Филарету, что она прокляла его, и пусть он отведает кутьи по удушенному внуку, и пусть кутья застрянет у него в горле. Но ничего не сказала. – Батюшка Калистрат повелел лупить, – оправдывался Лука. – И Третьяк такоже приходил и лупил сатану. И чтоб я кажинный день споведывал мучителя. |