Онлайн книга «Щит и меч»
|
Возможно, такое невнимание граничило с презрением к его особе. Но на это Вайсу было, в сущности, начхать. Он достиг того, чего хотел. Победил в этом крохотном турнире на выдержку, волю и самообладание. Иоахим фон Зальц, угарно чадя сигарой, продолжил прерванный появлением Вайса разговор. Вылетая из его рта, сухие слова, казалось, потрескивали. — Да, мы, немцы, — романтики-идеалисты. И, как никакая другая нация, мы одарены фанатической способностью быть преданными идеалу, заложенному в наши сердца и умы еще предками. Вначале Европа, а потом и весь мир — вот он, наш идеал. Мы должны обладать миром во имя национального самосознания. Наша историческая миссия — властвовать над народами. Насилие — это и выражение свободы нашего духа и метод достижения цели, — вещал своим скрипучим голосом Зальц. — Извечный страх перед насилием над личностью, над целыми народами мы превратили в универсальное орудие. Доблестная готовность немецкого солдата идти на смерть складывается из двух моментов. Его сознание абсолютно подчинено мысли, что уклонение от этой готовности грозит ему смертью. И страх перед наказанием освобождает его от психической боязни смерти. Так страх перед насилием порождает способность к насилию. Как бы противна ни была нашей природе жестокость, она диктуется гуманной необходимостью: страх перед жестокостью уменьшит количество людей, которые могут стать жертвой жестокого возмездия… Любые проявления снисходительности, — продолжал он, почти скрывшись за облаками сигарного дыма, — к приговоренным военным преступникам свидетельствовали бы о нашей неспособности решительно аннулировать все то, что чуждо нашему духу, заражено социальной инфекцией марксизма. Чтобы закончить наш разговор, скажу вам, любезный господин Шварцкопф, что я решительно не согласен с вами… Но тут Вайс прервал его. Вытер губы салфеткой, аккуратно сложил ее и спросил, не поднимая глаз: — Простите, господин полковник, насколько я понял, из ваших суждений следует, что самый храбрый немецкий солдат одновременно и самый большой трус? И мы должны быть жестокими из страха, чтобы нас самих не повесили за недостаточную жестокость? — Не дожидаясь ответа, Вайс развалился в кресле и, ковыряя в зубах спичкой, обратился к Генриху: — Следуя программе господина Иоахима фон Зальца, ты должен прийти к выводу: необходимо принять участие в казни военнослужащих. Ведь таким способом ты подтвердишь правильность его умозаключений — бесстрашно разделаешься с приговоренными только из боязни быть обвиненным в слабодушии? — Твердо взглянув в белесые глаза полковника, Вайс сказал: — Так получается, если следовать вашей логике. — Ухмыльнулся: — Во всяком случае, меня такая логика не воодушевила бы, хотя она и выражена столь торжественными словами, что они могли бы стать гимном трусости. — Господин обер-лейтенант, вы забываетесь! — тонким голосом почти завизжал фон Зальц. Вайс вскочил. — Господин полковник, по роду моей службы я обязан не забывать ни о чем, что наносит оскорбление доблестному вермахту. А вы сейчас обвинили его в трусости. Побледнев, фон Зальц обратился к Генриху: — Герр Шварцкопф, он извращает смысл моих слов! Не откажитесь сейчас же подтвердить это. — Оставь, Иоганн, — сказал Генрих. — Ты же отлично понимаешь, что полковник излагал нацистские идеи, правда, в несколько обнаженном виде. — Я считаю, — Вайс непримиримо стоял на своем, — что герр полковник позволил себе лишнее. Вмешалась Ангелика: — Послушайте, Иоганн, не надо быть таким подозрительным. — Протянула руку: — Ведь мы с вами старые друзья? — Ради вас, фрейлейн, — галантно сказал Вайс, — я готов признать, что погорячился. — Вот видите, какой вы милый! — Ангелика вопросительно взглянула на полковника, напомнила: — Вы, кажется, хотели отдохнуть? Когда дверь за Ангеликой и фон Зальцем закрылась, Генрих спросил живо: — Ты нарочно все это выкинул? — Возможно, — неопределенно ответил Вайс и спросил в свою очередь: — Тебя действительно затошнило от его откровений, или это мне только показалось? — Нет, не показалось. Он спорил со мной. Я сказал, что решительно отказываюсь присутствовать при казни. — Что же ты встретил меня так неприветливо? Ты должен благодарить меня за дружескую услугу: ведь я помог им убраться отсюда. Генрих сказал задумчиво: — Но не он один так мыслит. После паузы Вайс сказал: — Как ты думаешь, если для исполнения приговора вызвать палачей-добровольцев из лагеря военнопленных, любой русский охотно согласился бы? — Безусловно. — А если найдутся такие, которые откажутся? — Почему? Казнить немца — это было бы для них чрезвычайно приятно. — А вдруг, вместо того чтобы казнить приговоренных немцев, они попытались бы их спасти? — Это невероятно! — Но ведь отказались же четверо немцев участвовать в казни русских военнопленных! — Мне бы очень хотелось знать, что ими руководило. — А если бы ты узнал? — Ну что ж… — печально произнес Генрих. — Очевидно, их слова в чем-то убедили бы и меня. — И тогда? — Тогда я, возможно, поверил бы, что в Германии есть и другие немцы. — И ты бы то же стал другим немцем? — Которого ты, как офицер абвера, счел бы своим долгом присоединить к этим четырем… — В этом случае я забыл бы о том, что принадлежу к службе абвера, — парировал Вайс. — Ради приятеля ты готов совершить преступление перед рейхом? — А почему бы нет? — задорно сказал Вайс. — В конце концов, истинная дружба в том и заключается, чтобы не щадить своей шкуры ради друга. — Даже если он изменник? — Кому? Ведь он же присоединился к немцам. — Но эти немцы нарушили свой воинский долг. — Долг быть палачами? — Нарушение воинской дисциплины способствует победе русских. — А если бы русские спасли этих четырех немцев от казни, они что, помогли бы победе Германии над Советским Союзом? — спросил Вайс. — Чтобы русские спасли их?! Это было бы столь фантастично, что после такого сообщения надо застрелиться или… — Что «или»? — Да ну тебя! Говоришь какие-то нелепости… — Я повторяю, — пристально глядя в глаза Генриху, сказал Вайс. — Если это произойдет, и русские спасут приговоренных к казни немцев, и тебе представится возможность увидеться с ними и выслушать их, — что тогда? — Это невероятно! — Я прошу тебя, скажи, как бы ты поступил? — Я бы встретился с ними… — Ты даешь слово? — Ты так настаиваешь, что я начинаю думать, уж не поручили ли тебе проверить меня. |