Книга Багровый пик, страница 58 – Нэнси Холдер

Она продолжала бросать листы в огонь. И чем дольше продолжалось уничтожение рукописи Эдит, тем веселее становилась Люсиль. Она была садисткой и получала от этого удовольствие. Не было никакого сомнения, что она наслаждалась смертью каждой наследницы.

– Да, в Америке. У всех у них было то, что было необходимо нам: деньги, несбывшиеся мечты и полное отсутствие родственников. Можно сказать, что для всех них убийство было проявлением милосердия.

Она не сказала «для всех вас», заметила Эдит. Ее еще не включили в список жертв. Томас как-то сказал, что она другая. Тогда она подумала, что это комплимент, рожденный любовью, – и означал он, что она уникальна, потому что они с Томасом родственные души. Но страшная правда заключалась в том, что она просто не была похожа на раз и навсегда выбранный образец: она не была одинока – у нее был отец. И они убили его, чтобы ее никто не мог защитить. Чтобы остался только адвокат, обязанный выполнить любые ее указания.

Они не могли предугадать наличие у нее такого друга, как Алан. Человека, который любил ее всю жизнь и которого она проглядела, принимая за должное то, что он всегда находится рядом. Ее глаза наполнились слезами, но она опять не заплакала. Ей еще предстоит поплакать – так много смертей.

Алан сомневался в причинах смерти ее отца. Она видела, что это его беспокоит, но не обратила на это внимания. Он просил ее об осторожности, и она проигнорировала его просьбу. Ее отец заплатил за ее легкомыслие. Кто это сделал – Люсиль или Томас? Мог ли мужчина, целовавший ее с такой страстью, убить ее отца с такой жестокостью?

– И теперь я тоже стала такой же, как они? Ты так это себе представляешь? – дерзко спросила Эдит. Она была вся охвачена гневом. Как же она ненавидит эту женщину!

– Я делала то, что должна была делать, – ответила Люсиль, далекая от раскаяния. Еще одна страница, еще… Само количество страниц в рукописи говорило о том, что ни о каких несбывшихся мечтах, когда они нашли ее, и речи не было. Она твердо шла к своей цели – стать настоящей писательницей.

И Томас ее в этом поощрял. И это было совершенно искренне – ему нравилась ее история про призрак. Себя он видел в роли Кавендиша и с интересом наблюдал за тем, как тот искупает свои грехи.

Томас свои грехи искупить не сможет.

– А итальянка? – спросила Эдит. – Ты убила ее ребенка.

Люсиль замерла, и ее рука остановилась на полпути к огню. Не глядя на Эдит, она переспросила:

– Ее ребенка?

Эдит смогла рассмотреть ее трагическое лицо и глаза, полные слез. Значит, где-то у нее все-таки было сердце.

– Ведь это ты его убила? – настаивала Эдит, надеясь достучаться до него.

– Я не убивала. Ни одна из них никогда не спала с Томасом. Ты что, ничего не понимаешь?

Эдит действительно не понимала. Ни одна из них… Кроме Люсиль. А что, если он был отцом ребенка…

– Чего же я не понимаю? – спросила она.

Люсиль ссутулилась и смотрела куда-то далеко-далеко.

– Ребенок был мой, – сказала она, опустив глаза в пол.

Эдит потеряла дар речи. Она что, намекает на то, что…

– Роды прошли неудачно. Надо было дать ему умереть. Но я очень хотела ребенка. А эта женщина сказала, что сможет его выходить, – голос Люсиль стал жестким. – Она солгала.

– Не может быть, – прошептала Эдит. Люсиль родила ребенка от своего брата? А она была уверена, что ничего более мерзкого, чем она уже знает, быть не может… Но эта тайна… все эти их общие тайны… в то время, когда Томас был с ней…

– Весь этот кошмар… Ради чего он? Ради денег? Ради того, чтобы сохранить поместье? Имя Шарпов? Шахту?

– Какие вы все, американцы, вульгарные, – взвилась Люсиль. – Конечно, свадьбы были ради денег – и это вполне приемлемо для людей нашего круга. Это и раньше случалось. Но при чем здесь «кошмар»?

Еще один приступ безумия.

– Этот кошмар, как ты его называешь, для нас был любовью.

Она подошла к узкому шкафу и открыла один из ящиков. За дверцей оказались ряды сверкающих инструментов для препарирования и различных ножниц, расположенных в идеальном порядке. Люсиль взяла узкий скальпель.

– Люди готовы идти ради такой любви на самые грязные и мерзкие преступления, – она приближалась к Эдит, и та изо всех сил сдерживалась, чтобы не закричать.

– Эта любовь сжигает, и калечит, и выворачивает всю тебя наизнанку. Это монструозная любовь, превращающая всех нас в чудовищ.

Женщина бросилась вперед и схватила Эдит за волосы. Скальпелем она срезала локон и отступила, с большой осторожностью держа его в руке. Эдит судорожно хватала ртом воздух.

– Если бы ты видела его в детстве, – вздохнула Люсиль. – Томаса. Он был таким… таким хрупким, как фарфоровая статуэтка. А мне нечего было ему дать. Нечего. Кроме себя самой.

Она открыла еще один ящик и положила срезанный локон рядом с четырьмя другими. Один из них был седой и покрытый запекшейся кровью. Волосы Беатрис Шарп, догадалась Эдит. Она была первой, кого они убили вместе? Или первой, за чье убийство их взяли?

– Ты знаешь, сколько раз меня наказывали вместо него? Я не могла переносить шрамы на его прекрасной белой коже. Он был невероятен. Идеален. – Люсиль улыбнулась своим воспоминаниям. – Поэтому я защищала его – от хлыста отца и трости матери, которые грозили ему за его невинные шалости.

Она взяла пару сверкающих ножниц. Как здесь много колющих и режущих предметов.

– А когда она узнала про нас… что же, я опять его защитила.

Она убила свою мать. Сама Люсиль. А теперь она здесь, рядом со мной.

– Мы с Томасом знали в жизни только одну любовь – любовь друг к другу. А такая любовь могла существовать только в мире, похожем на этот. Среди этих гниющих стен. В темноте. В неизвестности.

Эдит почти не слушала ее. Она смотрела на ручку, свое единственное оружие.

– Подписывай! Подписывай же, черт тебя побери! – закричала на нее Люсиль.

Эдит хотела расплакаться, но предпочла держать свои эмоции в узде. Она не позволит им победить. Ни за что.

– Мое время пока еще не наступило… Ты… убила свою мать. А как насчет моего отца?

Пусть это будет не Томас. Умоляю. Боже, даруй мне хоть это.

Триумфальная улыбка Люсиль была для нее этим подарком. Эдит крепче сжала ручку в руке.

– Такой грубый, снисходительный мужчина. Но он любил тебя. Видела бы ты его лицо, когда я приложила его к фарфоровой раковине…

Нет! беззвучно воскликнула Эдит. Она не допустит такого издевательства со стороны Люсиль. Лишит ее победы. И жизни.

С росчерком пера она подписала документ и, пока Люсиль ликовала, воткнула золотую ручку ей в грудь. Она выдернула ее и воткнула ее еще раз, на этот раз со всей силой, на которую только была способна. Ручка попала в то же самое место. Эдит почувствовала, как глубоко она проникла. И ударила в третий раз. Еще глубже.