Онлайн книга «Мария Башкирцева. Дневник»
|
Было шесть часов, когда мы возвратились, и эти два ангела простояли на площади до без четверти одиннадцать, ожидая нас. И что за ноги нужно иметь, чтобы простоять, не сходя с места, пять часов подряд! 15 февраля Р. приходит к нам сегодня, и тотчас же его начинают расспрашивать, кто этот господин. «Это граф А. [4], племянник кардинала!» Черт возьми! Он и не мог быть никем другим. Граф А. похож на Ж., который, как известно, замечательно красив. Сегодня вечером, так как он смотрел на меня меньше, я больше могла смотреть на него. Итак, я смотрела на А. и хорошо разглядела его; он хорош собой, но нужно заметить, что мне не везет и что те, на кого я смотрю, не смотрят на меня. Он лорнировал меня, но прилично, как в первый день. Он также много рисовался, а когда мы встали, чтобы выйти, он схватил лорнетку и не отрывал глаз. – Я спросила у вас, кто этот господин, – сказала мама Р., – потому что он очень напоминает мне моего сына. – Это славный юноша, – сказал Р. – он несколько passerello, но очень весел, остроумен и хорош собой. Я в восторге, слушая это! Давно уж я не испытывала столько удовольствия, как сегодня вечером. Я скучала и была ко всему равнодушна, потому что не было никого, о ком мне думать. – Он очень похож на моего сына, – говорит моя мать. – Это славный юноша, – говорит Р., – и если вы хотите, я вам представлю его, я буду очень рад. 18 февраля В Капитолии сегодня вечером большой парадный бал – костюмированный и маскированный. В одиннадцать часов мы туда отправляемся – я, Дина и ее мать. Я не надела домино; черное шелковое платье с длинным шлейфом, узкий корсаж, черный газовый тюник, убранный серебряными кружевами, задрапированный спереди и подобранный сзади в виде грациознейшего в мире капюшона, черная бархатная маска с черным кружевом, светлые перчатки, роза и ландыши на корсаже. Это было очаровательно. Наше прибытие производит величайший эффект. Я очень боялась и не смела ни с кем заговорить, но все мужчины окружили нас, и я кончила тем, что взяла под руку одного из них, которого никогда и в глаза не видывала. Это очень весело, но я думаю, что большинство меня узнало. Не нужно было одеваться с таким кокетством, ну да все равно. Трое русских подумали, что узнали меня, и пошли сзади нас, громко говоря по-русски в надежде, что мы как-нибудь выдадим себя. Но вместо того я собрала целый круг вокруг себя, громко говоря по-итальянски. Они ушли, говоря, что были глупы и что я итальянка. Входит герцог Цезаро: – Кого ты ищешь? – Г. А. Он придет? – Да, а пока останься со мной… самая изящная женщина в мире! – А! Вот он… Мой милый, я тебя искала. – Ба! – Но только, так как мне в первый раз придется слышать тебя, позаботься о своем произношении, ты сильно теряешь вблизи. Позаботься о своем разговоре! Должно быть, это было остроумно, потому что Цезаро и два других начали смеяться, как люди чем-нибудь восхищенные. Я ясно сознавала, что все они узнают меня. – Тебя узнают по фигуре, – говорили мне со всех сторон. – Почему ты не в белом? – Я, ей-богу, думаю, что играю здесь роль подсвечника, – сказал Цезаро, видя что мы не перестаем говорить с А. – Я тоже это думаю, – сказала я, уходя. И, взявши под руку молодого фата, я отправилась по всем залам, занимаясь всеми остальными не более чем уличными собаками. А. безусловно красив: матовый цвет лица, черные глаза, нос длинный и правильный, красивые уши, маленький рот, недурные зубы и усы двадцатитрехлетнего человека. Я называла его притворщиком, молодым фатом, несчастным, беспутным, а он мне рассказывал серьезнейшим в мире образом, как в девятнадцать лет бежал из родительского дома, окунулся по горло в жизнь и до какой степени он теперь всем пресыщен, далее – что он никогда не любил и т. д. – Сколько раз ты любила? – спросил он. – Два раза. – О! О! – Может быть, и больше. – Я хотел бы, чтобы это больше пришлось на мою долю. – Какая самонадеянность… Скажи мне, почему все эти люди приняли меня за даму в белом? – Да ты на нее похожа. Оттого-то я и хожу с тобой. Я влюбился в нее до безумия. – Это не очень-то любезно с твоей стороны – говорить таким образом. – Что же делать? Если это так. – Ты, слава Богу, достаточно-таки лорнируешь ее, а она довольна этим и рисуется? – Нет, никогда. Она никогда не рисуется… Можно сказать что угодно про нее, только не это! – Это, однако, очень заметно, что ты влюблен. – Да, влюблен, в тебя. Ты на нее похожа. – Фи! Разве я не лучше сложена? – Все равно; дай мне цветок. Я дала ему цветок, а он дал мне в обмен ветку плюща. Его акцент и его томный вид раздражают меня. – Ты имеешь вид священника. Это правда, что ты будешь посвящен? Он засмеялся: – Я терпеть не могу священников. Я был военным. – Ты? Да ты был только в семинарии. – Я ненавижу иезуитов, из-за этого-то я и ссорюсь постоянно с моей семьей. – Э, милый мой, ты честолюбив и тебе было бы весьма приятно, чтобы люди прикладывались к твоей туфле. – Что за очаровательная маленькая ручка! – воскликнул он, целуя ее – операция, которую он повторял несколько раз в этот вечер. Я видела мужчин только на бульваре, в театре и у нас. Боже, до чего они меняются на маскированном бале! Такие величественные и сдержанные в своих каретах, такие увивающиеся, плутовские и глупые здесь! Десять раз я оставляла своего молодого собеседника, и десять раз он снова находил меня. Доминика говорила, что пора ехать, но он нас удерживал. Наконец нам удается найти два кресла, и тогда разговор меняется. Мы говорим о святом Августине и аббате Прево. Наконец мы спасаемся с бала, никем не преследуемые, потому что все видевшие меня на улице стали меня узнавать. Я веселилась и… разочаровалась. А. не вполне нравится мне, и однако… Ах! Этот несчастный сын священника унес мою перчатку и поцеловал мою левую руку. – Ты знаешь, – сказан он, – я не скажу, что всегда буду носить эту перчатку на сердце – это было бы глупо, но это будет приятное воспоминание. 21 февраля Имею честь представить вам сумасшедшую. Посудите сами. Я ищу, я нахожу, я измышляю человека, я живу только им и клянусь – я замешиваю его решительно во все, а когда он вполне войдет в мою голову, открытую всем ветрам, я начну скучать и, может быть, грустить и плакать. Я далека от того, чтобы желать этого, но говорю это по предвидению. |