Онлайн книга «Мария Башкирцева. Дневник»
|
– Я несчастный, проклятый человек в этом мире! Бесполезно, да и невозможно передать все эти сотни фраз. Скажу только, что он повторял сто раз, что любит меня, таким нежным голосом и с такими умоляющими глазами, что я сама приблизилась к нему, и мы говорили, как добрые друзья, о множестве различных вещей. Я уверяла его, что существует Бог на небе и счастье на земле. Я хотела, чтобы он поверил в Бога, чтобы он увидел Его моими глазами и молился Ему моим голосом… – Ну, так и кончено. – Я отодвигаюсь. – Прощайте! – Я вас люблю. – Я вам верю, – говорю я, сжимая обе его руки, – и мне вас жаль! – Вы никогда не полюбите меня? – Когда вы будете свободны. – Когда я умру! – Я не могу теперь, потому что я вас жалею и презираю. Вам скажут, чтобы вы не любили меня, и вы послушаетесь. – Может быть! – Это ужасно! – Я вас люблю, – говорит он в сотый раз. Он заплакал и вышел. Я приблизилась к столу, где сидела тетя, и сказала ей по-русски, что монах наговорил мне комплиментов, о которых я расскажу завтра. Он еще раз возвратился, и я простилась с ним. – Нет, нет, не прощайте. – Да, да, да. Прощайте. Я любила вас до этого разговора. [Вставка 1881 года: Я никогда не любила его; все это было только действие романтически настроенного воображения, ищущего романа.] Да, тем хуже, я сказала, я любила вас; я ошибалась, я знаю это. – Но… – начал он. – Прощайте. – Так вы больше не поедете верхом в Тиволи завтра? – Нет. – И вы отказываетесь не из-за усталости? – Нет! Усталость только предлог, я больше не хочу вас видеть. – Но нет! Это невозможно, – говорил А., держа мои руки. – До свиданья! – Вы сказали мне, чтобы я переговорил с отцом и приехал в Ниццу? – говорил А. на лестнице перед уходом. – Да. – Я это сделаю, и я приеду во что бы то ни стало, клянусь вам. И он ушел. Три дня тому назад у меня явилась новая идея – что я скоро умру: я кашляю… Третьего дня я сидела в зале, было уже два часа утра; тетя торопила меня идти спать, а я не двигалась, говоря, что это доказательство тому, что я скоро умру. – Что ж, – говорит тетя, – при таких условиях я не сомневаюсь, что ты умрешь. – И тем лучше для вас, будет меньше расходов, не надо будет столько платить Лаферрьер! И в сильном припадке кашля я откинулась на диван, к великому испугу тети, которая выбежала из комнаты, делая вид, что сердится. 19 мая Тетя пошла в Ватикан, а я, не имея возможности быть с Пьетро, предпочитаю побыть одна. Он придет к пяти часам; я бы так хотела, чтобы тетя к тому времени еще не возвратилась. Я хотела бы остаться с ним наедине, но так, чтобы это казалось невольным, потому что я не могу больше показывать ему, что ищу встречи с ним. Я только что пела и чувствую боль в груди. И вот вы уже видите, что я позирую как бы в роли мученицы! Как это глупо! Я причесана, как Венера Капитолийская, одета в белое, как Беатриче, с четками и перламутровым крестом на шее. Что ни говори, а есть в человеке известная потребность в идолопоклонстве, в материальных ощущениях. Бога в простоте Его величия недостаточно. Вчера вечером я сосчитала буски своих четок, их шестьдесят, и я шестьдесят раз положила земной поклон, каждый раз прикасаясь лбом к самому полу. У меня наконец захватило дыхание от этого, и мне казалось, что этот поступок приятен Богу. Это, конечно, вздор, и однако в это вложено искреннее желание угодить Ему. Придаст ли Бог цену этому желанию? Ах да, у меня есть Новый Завет, прочтем… Не находя святой книги, я читаю Дюма. Это далеко не одно и то же! Тетя возвратилась в четыре часа, а через двадцать пять минут я очень ловко возбудила в ней желание посмотреть церковь Santa Maria Maggiore. Теперь уже половина пятого. Я глупо сделала; нужно было услать ее в пять часов, а то боюсь, как бы она все-таки не пришла слишком рано. Когда доложили о приходе графа А., я была еще одна, потому что тете пришла мысль осмотреть Пантеон, кроме Santa Maria Maggiore. Сердце мое стучало так сильно, что я боялась, как бы этого не было слышно, как говорят в романах. Он сел подле меня и хотел взять мою руку, которую я тотчас же высвободила. Тогда он сказал мне, что любит меня. Я отвечала вежливой улыбкой. – Тетя сейчас возвратится, – сказала я, – будьте терпеливы. – Мне столько надо вам сказать! – Правда? – Но ваша тетя сейчас возвратится! – Ну, так поторопитесь. – Это серьезные вещи. – Посмотрим. – Во-первых, вы дурно сделали, что писали обо мне все эти вещи. – Нечего говорить об этом. Я вас предупреждаю, я очень нервна, так что вы лучше сделаете, если будете говорить попроще или уж лучше совсем не говорите. – Послушайте, я говорил с матерью, а мать сказала отцу. – Ну, и что же? – Я хорошо сделал, не правда ли? – Это меня не касается; то, что вы сделали, вы это сделали для себя. – Вы меня не любите? – Нет. – А я люблю вас как безумный. – Тем хуже для вас, – говорю я, улыбаясь и оставляя в его руках свои руки. – Нет, послушайте, будем говорить серьезно; вы никогда не хотите быть серьезной… Я вас люблю! Я говорил с матерью. Будьте моей женой, – говорил он. «Наконец-то!» – воскликнула я внутренне, но я ничего не ответила ему. – Ну, что же? – спросил он. – Хорошо, – ответила я, улыбаясь. – Знаете, – сказал он, ободрившись, – надо будет кого-нибудь посвятить во все это. – Как? – Да, я сам не могу устроить все это, нужно, чтобы кто-нибудь взял это на себя, какой-нибудь человек – почтенный, серьезный, который поговорил бы об этом с отцом – словом, устроил бы все это. Кто бы например? – Висконти, – говорю я, смеясь. – Да, – отвечает он совершенно серьезно. – Я и сам думал о Висконти, это именно такой человек, какой нужен. Он так стар, что только и пригоден для роли Меркурия… Только, – сказал он, – я не богат, вовсе не богат. О, я согласился бы быть горбатым, чтобы только обладать миллионами. – Вы этим ничего не выиграли бы в моих глазах. – О! О! О! – Мне кажется, что это, наконец, обидно, – говорю я, поднимаясь с места. |