Книга Яд в крови, страница 87 – Наталья Калинина

— Эндрю, — сказала она, глядя в морскую даль, — разве для того, чтобы любить друг друга, нужно обязательно иметь письменное разрешение соответствующего казенного заведения? — Она обернулась, собираясь протянуть к нему руки, но он смотрел на нее недоверчиво и даже подозрительно.

— Дом на берегу реки и желтые нарциссы, — бормотал он. — В бреду я видел много желтых цветов. Их подхватило течением и куда-то унесло. Я помню, в той реке было сильное течение. Особенно в половодье. Я не разрешал своей дочери заходить за колышки, между которых натянул колючую проволоку…

Маша почувствовала, что ее оставляют силы. Она успела сесть в кресло.

— Отец, — сказала она, — какой же ты, оказывается, эгоист. Интересно, почему женщины так любят эгоистов?..

Франческо слышал в открытый иллюминатор каюты, что девушка горько плачет. Прошло уже несколько часов с тех пор, как она затворилась там и не хочет никого впускать.

— Оставьте ее в покое, — хмуро бросил хозяин и тоже закрылся в своей каюте.

Франческо пришел к выводу, что они поссорились. «Сьюзен» держала курс на север, следуя нейтральной полосой вдоль берегов Бразилии. Погода была чудесная, океан спокоен. Лишь изредка его глянцевитую поверхность озаряли вспышки молний и где-то далеко урчал гром.

Франческо все порывался спросить у хозяина, будут ли они заходить в Ресифи, чтобы пополнить запасы продовольствия и воды, но тот, судя по всему, спал — он не ответил на стук Франческо в дверь его каюты. Франческо решил плыть до Форталезы, ибо здешние метеосводки обещали усиление восточного ветра и сильные ливни в районе от Масейо до Натала. Быть может, они еще успеют проскочить. Он знал по собственному довольно богатому опыту, что в это время года Атлантический океан на широте экватора похож на кастрюлю с кипящим супом. Пока им везло. Но истинный моряк не должен долго полагаться на Фортуну.

Наконец Франческо, не выдержав, решительно постучал в каюту Маши. Дверь тут же распахнулась. Девушка стояла на пороге в длинной — почти до колен — тельняшке с надписью «Сьюзен» на груди и босая. У нее было зареванное лицо, но тем не менее она улыбалась Франческо.

Она посторонилась, пропуская его в каюту, и села на смятое покрывало койки.

— Садитесь, — сказала она, указывая на стул возле столика с зеркалом. — Со мной все в порядке. Просто я пережила потрясение. — Она схватила со стола пачку с сигаретами и нервно закурила.

— Вам нельзя… — начал было Франческо, но она его перебила:

— Знаю. Но вряд ли я когда-нибудь буду петь на настоящей сцене. Разве что на подмостках какого-нибудь стриптиз-бара или кабаре. И то если повезет.

Она жадно затянулась дымом.

— Вы жалеете о том, что…

— Ни о чем я не жалею. С тех пор, как исчез мой брат, я места себе не нахожу. Какая ирония судьбы — потерять брата и вдруг найти отца.

Маша истерично расхохоталась.

Франческо ничего не понимал, и Маша, видя его растерянность, поспешила пояснить:

— Эндрю Смит, он же Анджей Ковальский. Мой родной отец. Но я почему-то не слишком рада встрече с ним. Как вы думаете — почему?

До Франческо с трудом дошел смысл Машиных слов. Но он с ходу оценил ситуацию.

— Синьорина, разрешите вас поздравить. Он очень богат и, как мне кажется, не пожалеет для своей красавицы дочери немного денег. Правда, я искренне сочувствую мистеру Смиту — обретя дочь, он одновременно потерял возлюбленную. И какую. Я бы, наверное, подобного удара не пережил.

Он встал и галантно поцеловал Маше руку.

Маша рассмеялась немного веселей.

— Франческо, вы истинный итальянец, какими я себе их всегда представляла. Это вы втянули меня в эту авантюру, в итоге навязав на шею моему бедному родителю. Знаете, я, между прочим, совсем его не осуждаю. Боже, когда я сидела возле его постели, мне казалось, я готова ради этого человека на все. Наверное, нечто подобное испытала моя приемная мать, когда-то давно вырвавшая его из лап смерти. Да и моя родная мать любила его больше жизни. Как вы думаете, Франческо, любовь может передаваться по наследству?

— Нет, — решительно ответил моряк. — Вы никогда не любили Эндрю, потому что вы не знали его и не стремились узнать. Иначе бы давно догадались, что он ваш отец. Вы играли в любовь, синьорина.

— И доигралась. — Маша невесело усмехнулась. — Вы умный человек, Франческо. Посоветуйте же, что мне делать? Назад, как вы понимаете, мне путь заказан.

— Задом пятятся только черепахи. Вам советую идти только вперед.

— Ну да, строить свое счастье на беде других. В России у меня остался сын. И муж, хоть я его не люблю.

Франческо присвистнул.

— Прошу прощения, синьорина, но я этого не знал. Эндрю мне ничего о вас не рассказывал.

— Я думаю, дорогой мой Франческо, вряд ли бы вы поступили иначе, знай все это.

— Я тоже так думаю. — Итальянец улыбнулся. — Как бы там ни было, я очень рад, что встретил вас. И что вы обрели отца. — Франческо лукаво подмигнул и встал. — Чао, синьорина. Отныне и навсегда я в любую минуту к вашим услугам.

— Я не собираюсь домой, — сказал Анджей. — Ты даже представить себе не можешь, что ждет меня там. Теперь я этого ни за что не выдержу. Она настоящее чудовище. Медуза-Горгона в облике похотливой Венеры. Я больше никогда не смогу лечь с ней в постель. Никогда!

Анджей был в стельку пьян. Похоже, он начал пить с утра, и к вечеру его развезло окончательно. Он лежал в шезлонге под тентом — заросший щетиной, нечесаный, в шортах и шерстяном свитере на голое тело. «Сьюзен» стояла возле причала в Форталезе, пополняя запасы топлива и продовольствия. Вторые сутки безостановочно лил дождь.

Маша сидела на коврике возле надувного матраца, обхватив руками колени, и смотрела на город. Она еще не осознала до конца, что все, что случилось, случилось с ней и наяву, и что у нее больше нет родины, дома, семьи. Она словно впала в оцепенение — автоматически пила и ела, отвечала на какие-то вопросы Франческо и подолгу спала. С отцом они почти не общались, но вот сегодня он вдруг поднялся на верхнюю палубу, где она дремала, укрывшись пледом, обессиленно упал в шезлонг и начал безостановочно говорить. Он рассказывал все, что с ним случилось после того, как он покинул дом у реки — монотонно, бесстрастно, то и дело запивая свой рассказ джином, слегка разбавленным апельсиновым соком. Маша лежала с закрытыми глазами и слушала эту печальную исповедь одинокого стареющего эгоиста, с детства уверовавшего, что мир был сотворен из-за него и ради него и теперь переживающего горькое похмелье разочарования. Временами Маше становилось жаль отца, и один раз она даже вскочила, обняла его рукой за шею и поцеловала в колючую щеку. Он криво усмехнулся и сказал:

— Меня гораздо больше устраивало так, как было у нас в Москве. Тогда я чувствовал себя молодым, а сейчас… Ты говоришь, у меня есть внук?