Онлайн книга «Семья мадам Тюссо»
|
Это ни за что спасало его и оправдывало, и вроде даже объединяло с Мариком в общей беде. Ни за что хоть кто мог пострадать, какая разница. Ну, пострадал Марик, судьба так распорядилась. Вернее, мать так распорядилась, а с ней не поспоришь. С судьбой легче договориться, чем с матерью. Кстати, надо ей позвонить… Узнать, что вообще происходит. Юлиан расстегнул куртку, выудил из кармана рубашки телефон. Долго грел его в ладони, собираясь с духом. Интересно, почему она сама не звонит? Понятно, что обиделась, что нагнетает молчанием его чувство вины. Да, она всегда раньше так делала, всегда добивалась того, что хотела, и получала его и Жанну со всеми потрохами. Но сейчас-то… Когда больше нет папы, когда ей нужна обыкновенная физическая помощь, зачем потрохами-то пробавляться? Решился, сделал вызов. Мама ответила немедленно и не без обиженного торжества в голосе: — Да, слушаю. Вспомнил о матери наконец? И чему же я обязана таким счастьем, дорогой сын? — Мам, не обижайся. Да, я вчера погорячился немного, прости. — Ну, если ты свое поведение называешь таким приличным словом… — Хорошо, не погорячился. Будем считать, что я ужасно себя повел. Я все признаю, да, и понимаю, что прощения мне не светит. Могу я хотя бы узнать, как ты себя чувствуешь, мам? — Прекрасно я себя чувствую. Великолепно просто. Лежу, смотрю в окно и осознаю свою немощь, свое бедственное, катастрофическое положение. Никогда не думала, что доживу до такого. Но что делать, пришлось. И отчего бы в таком состоянии, в каком я оказалась, не чувствовать себя великолепно, правда? — Мам, ну все, хватит. Я же прощения попросил. — Да, попросил. Но ты ведь не потому звонишь, чтобы просить прощения и узнавать про мое самочувствие, правда? — Мне Жанна сказала, Марк приехал, да? — Что ж, с этого вопроса и начинал бы, а то — как себя чувствуешь. Да, сынок, Марк приехал. Свалился как снег на голову. А твоя бессовестная сестра вильнула хвостом и в ту же секунду унеслась к этому своему… — Его зовут Максим, мама. Жанна говорит, он болеет. — Я знать не хочу, как его зовут! И мне дела нет до того, что он болеет! А я не болею, по-твоему? Я совершенно здорова, да? Мне помощь дочери не нужна? Взяла и бросила меня. — Да, я тоже удивился, когда Жанна сказала, что оставила тебя на попечение Марка. Представляю, каково тебе, мам. — Да ты и близко не можешь представить, каково мне! И не подлизывайся со своим сочувствием, потому что вы оба меня бросили! Но хотя бы сегодня ты придешь, я смею надеяться? Прямо сейчас можешь? — Мам… Как ты себе это представляешь? Чтобы я и Марк… Мы что, должны будем обняться по-родственному? Но ты же понимаешь, что это как-то… Нелепо звучит. — Трусишь, да? Не трусь, его сейчас нет, он в больницу уехал. — Он что, болен? — Нет, дочка больна. — Да, мне Жанна говорила, я просто забыл. А как он себя ведет, мам? Что вообще говорит? — Да ничего такого особенного. Столько лет прошло, о чем теперь говорить. Нет, Юлик, он-то как раз ведет себя достойно. А ты… — А что я, мам? — Тебе, конечно же, дела нет до того, что я чувствую, глядя в глаза Марику. Да, ты только о себе думаешь. Вернее, ты не думаешь, ты трусишь. А мне приходится глядеть ему в глаза, никуда не денешься. — Мам… Называй меня как хочешь, но я не могу. — Ты трус, Юлик. Я поняла, что ты не придешь, потому что ты трус. — Да, это так. Пусть. А что мне еще остается? У меня есть выбор? — Выбор всегда есть. — И какой же у меня в данном случае выбор? — Ты можешь прийти, остаться и защитить меня, ты мой сын. Мало ли что Марку взбредет в голову… Может, он мстить приехал? — Мстить? Тебе? — Да, мне. И тебе тоже. Мы ведь с тобой одинаково перед ним виноваты. — Да, но… Я не просил тебя тогда ни о чем таком, ты сама… — Да, ты не просил. Но ты же мой сын! Ты трясся, как осиновый лист, и скулил не переставая. Какое материнское сердце выдержит? И сейчас ты тоже скулишь, Юлик. И мне противно тебя слушать. Фу. — Мам, не надо, прошу тебя… — Да, ты скулишь. Ты не сын, ты дерьмо собачье. Ты… Он не стал больше слушать, не выдержал. Вышел из разговора и даже телефон отключил. Сунул его в карман, передернул плечами, побрел по бульвару дальше. Злость перемешалась с обидой, перекатывалась внутри холодным незаконченным диалогом. Теперь уже — монологом… Но от этого ничуть было не легче. Да, мама, да… Я и сам себя чувствую собачьим дерьмом. Никчемное я существо, мама. Ни семьи нормальной, ни детей, ни работы приличной. Даже денег в кармане нет, чтобы в бар зайти и хлопнуть сто граммов с горя! Дерьмо! Дерьмо собачье! Могила материнских надежд! И за все за это спасибо тебе, дорогая мама, кому же еще. Я тоже прошел через твои властные руки, как отец, как Жанна… Я то, что ты из меня вылепила, дорогая мадам Тюссо… Уничтожила во мне все живое и человеческое, когда лепила. Я никто, я кусок воска, я ничего не чувствую, я жить по-человечески не могу. И теперь ты смеешь предъявлять к восковой фигуре какие-то претензии, смеешь называть восковую фигуру дерьмом собачьим? Смешно… Но разве ты все это до конца понимаешь? Нет, ничего ты не понимаешь и никогда не поймешь… Юлиан пришел домой к обеду, Ольга открыла ему дверь. Еле прошелестел замерзшими губами: — Замерз, как собака. И есть хочу. Прости, Оль. Не знаю, что на меня накатило утром. Она отступила на шаг, взглянула молча чужими ледяными глазами, будто он незнакомец, причем довольно неприятный, вызывающий чувство брезгливости. Может, и омерзения даже. Еще и теща закричала из комнаты свое излюбленное: — Кто там пришел, Оля? Я слышала, кто-то пришел! Не пускай никого, я не жду гостей! Кто пришел, почему ты молчишь, Оля? Подойди ко мне! — Иду, мам! — крикнула Ольга, не отводя взгляда от Юлиана. Потом отвернулась и молча пошла. Он остался стоять в прихожей. Расстегнул молнию на куртке, снял ботинки… И застыл, будто враз обессилел. Вот взять бы и уйти… Когда на тебя так смотрит женщина, лучше уйти. Да, хорошо бы… Но — куда? Вот в чем вопрос. * * * Хлопнула дверь в прихожей, и Елена Максимовна приподнялась на подушках, окликнула тишину громким возгласом: — Жанна? Это ты? Получилось испуганно и с ноткой затаенной надежды, хотя и знала, что это не Жанна. Дочь молчала три дня, даже звонки телефонные сбрасывала, как ненужный мусор. И Елена Максимовна не понимала, хоть убей, что с этим делать. Не укладывалось поведение дочери в голове — она никогда так себя не вела. При этом Елена Максимовна знала, что с Марком Жанна общалась активно, каждый день звонила, справлялась о самочувствии матери. А еще рассказывала Марку, что этот ее… (Нет, все-таки язык не поворачивался называть этого проходимца по имени!) Этот ее… заболел. Горе какое, подумаешь! Разве это повод, чтобы бросить беспомощную мать на произвол судьбы? |