Книга Внучка берендеева. Третий лишний, страница 28 – Карина Демина

И запылали терема. Сверг народ обиженный Святогора-Ратоборца, позабывши, как пятью годами ранее он азар воевал и многих полонян вызволил. На колья подняли и Витонга Честного со всеми его чадами и домочадцами… полыхнуло в Свейском уделе… и Святозаричи, испужавшися, согнули спины пред тем, кого уже именовали царем.

И пред прекрасною женою его, коия за князей мужа просила, чтоб помиловал и суда не чинил.

Помиловал.

Так и прослыл в летописях Милосердным да Мудрым. И правил, если верить, лет двести… и, значится, был он магиком, не иначе. Только магики столько живут. А жена его, как писано было, взошла за мужем на костер погребальный.

От любви ли?

Мнилось Арею, что не в одной любви дело было. А как? Пожалуй, он не отказался бы узнать, глядишь, и понял бы, чего ждать ныне.

От палат царских.

Стоят… строились и перестраивались не единожды. Ширились, разрастались. Теснили дома и домишки, грозили вовсе выбраться по-за границу стены каменной.

Белые.

Чистые издалека.

Ажно глаза слепят.

Оконцы узенькие, махонькие, разноцветными стеклами затянуты. И в каждом — узор особенный… Арей прежде-то не приглядывался, случая все не было.

А ныне выпал.

Вот сидит дева прекрасная, с волосами золотыми, которые будто река расплылись… вот склонился пред ней молодец, колечко протягивает…

Вот цмок сказочный крылья распростер, головы повернул, желая молодца сжечь, но берегут его кровь благословенная и любовь девичья.

Красиво.

Только вряд ли правдиво.

Вот встал перед царем молодым частокол из копий. И небо разверзлось над войском вражьим, ощетинилось молниями, того и гляди сотрет супостатов.

Вот корчатся в муках вороги…

…и склоняют головы непокорные князья, признавая над собой власть царя. И он, милосердный, руку простер, с которой свет изливается негасимый.

А за плечом им виднеется тень-царица…

…та, златовласая, осталась в прошлом, и ничего-то в круглом красивом ее лице не было от нынешней, точнее, в нынешней не было ничего от прежнее, кроме, пожалуй, взгляда. Та, другая, мнилось Арею, глядела б точно так же, спокойно и равнодушно даже. И если вспыхивала в темных глазах искра интереса, то был это интерес барышника, каковой к новому коню приценивается.

Конем себя Арей и ощущал.

Спешился.

И кинул поводья холопу. Огляделся…

…велик двор, да все одно тесен.

Пролегла по камням красная дорожка, и бояре по обе стороны ее встали стеною. Враги? Быть может… но до чего похожи.

Плечи широки, а из-за шуб и вовсе необъятными глядятся. Высятся посохи, золотом окованные, каменьями украшенные. И выше их — лишь шапки, у кого медвежья, у кого бобровая. Волчинские, не изменяя заветам прадеда, волчьи носят и из дурного летнего меха. На ком другом смешно гляделась бы, а с ними не вяжутся, знают норов лютый и память добрую…

Стоят бояре.

Разглядывают.

Не перешептываются даже.

Только от взглядов их ворочается пламя, готовое вспыхнуть… а ненависти нет. Недоумение? Удивление? Неужто и вправду сделает то, об чем нонче утром перешептывались? И эта женитьба… разве может быть, чтобы всерьез она встала?

Нет, шуткует царица-матушка.

Арей шел.

Медленно.

И голову держал, как учили. Плечи развернул. Пусть и не лежит на них шуба отцова, да и посоха ему не досталось, но все одно, принял имя, принял чин, а значит, и себя держать надобно сообразно.

Шел и на царицу глядел.

Сидит она на стульчике резном, за которым высится золоченая громадина трона. Его-то лучшие мастера делали из дерева красного, да золотыми чеканными пластинами украшали, да вставками из кости индрик-зверя, да каменьями особыми, заговоренным…

Трон Арей чует.

Древняя магия, навроде той, которой полон был склеп.

…вернулся.

…вышел за ворота. Искал тот пустырь, а не нашел. Был тот рядом, но не давался, таился… почему?

…Елисей зато сам Арея отыскал и велел забыть. Переспрашивать, об чем забыть, нужды не было. О пустыре и склепе, о том, кто в склепе этом лежит…

— Доброго дня, боярин, — царица обратилась первой.

Ныне, в одеждах богатых, она была именно царицею. И не в одеждах дело, а во взгляде этом холодном.

Склони голову, боярин.

И прощен будешь.

А вздумаешь смуту затевать, то голову эту снимут тут, и никто-то ее не упрекнет в самовольстве. Напротив, радые будут.

— Здраве будь, царь-батюшка. — Арей поклонился до самой земли и застыл, спиной чуя чужое недовольство.

Да, не дело это, рабам бывшим пред царские очи являться.

И как дерзнул?

Обыкновенно.

— Многих лет тебе…

…желтолиц. И глаза прикрыты. Сидит не царь — статуя восковая, гниловатая. У ног его жаровня кадит. За спиною — магик бледнолицый, незнакомый встал, положил руку на плечо царское, да так, что пальцы самое шеи касаются, и силою поит дряблое тело.

Огонь знает.

От огня не скроешь немощь такую.

Да и нынешняя болезнь — ни для кого не секрет. И будь воля царская, не встал бы он ныне с перин, да и вовсе глаз бы не размыкал, лежал, маялся нутром, которое будто бы углями набито. Жарят, мучут, и ничто, никто не в силах от этое муки избавить.

Но разве дозволено царям болеть?

Нет.

Вот и позволил поднять себя. Отереть водой заговоренной, травяными отварами, которые приглушили запах тела. Обрядить в рубахи тонкие полотняные. Обвесить низками амулетов, а после и в одежу золотую заковать, которая жестка, что панцирь.

И держит.

Только и надобно, что сидеть с видом прегорделивым. А остальное уж она сама…

— …и да продлится царствие твое на годы… — сказал Арей.

Царица усмехнулась.

— Разогни шею, боярин, — сказала она и рученьку подала, небывалая милость. Не для того, чтоб разогнуться мог, но затем, чтобы поцеловал, как сие за границею водится.

Бела рученька.

Драгоценной нитью обвита.

На пальцах перстни-перстенечки сияют, переливаются радугой. И в каждом сила своя сокрыта.

— Рада, что случилось нам ныне поступить, как сие велят Правда и совесть, — голос царицы нежный над двором звучал и так, что распоследняя ворона слово каждое слышала. — И жаль лишь, что опоздали мы… уж не держи зла, боярин.

Усмехнулась уголками губ, мол, если и держишь, то при себе, сделай уж милость, и без того зла в палатах царских не счесть.