Онлайн книга «Виктор Шкловский»
|
Это и правда, и неправда одновременно. Фильм, родившийся из газетной статьи, в которой описывались два комсомольца, жившие с одной женщиной и выводившие из этого новую мораль, был хорош тем, что описывал не частный удивительный случай, а время. Мы, пережив довольно много социальных перемен и переворотов в стиле отношений, забываем, что, во-первых, люди своего времени не чувствуют, что они живут «как-то странно»; во-вторых, есть довольно массовые жизненные уклады, которые вдруг исчезают, будто корова их языком слизала. Так вот, треугольниками жили (а судя по некоторым мемуарам, многие из окружения Маяковского и Бриков жили многоугольниками). Это нужно принять к сведению, как и то, что стремительность жизни не отменяет любви. Однако вернёмся к пародиям. Первой из пародий на Шкловского, кажется, был текст, написанный Михаилом Зощенко ещё в 1924 году: «О „Серапионовых братьях“ <…> Я не виноват, что Стерн родился в 1713 году, когда Филдингу было семь лет… Так вот, я возвращаюсь к теме. Это первый альманах — „Серапионовы братья“. Будет ли другой, я не знаю. Беллетристы привыкли не печататься годами. У верблюдов это поставлено лучше (см. Энцикл. слов.). В Персии верблюд может не пить неделю. Даже больше. И не умирает. Журналисты люди наивные — больше года не выдерживают. Кстати, у Лескова есть рассказ: человек, томимый жаждой, вспарывает брюхо верблюду перочинным ножом, находит там какую-то слизь и выпивает её. Я верблюдов люблю. Я знаю, как они сделаны. Теперь о Всеволоде Иванове и Зощенко. Да, кстати о балете. Балет нельзя снять кинематографом. Движения неделимы. В балете движения настолько быстры и неожиданны, что съёмщиков просто тошнит, а аппарат пропускает ряд движений. В обычной же драме пропущенные жесты мы дополняем сами, как нечто привычное. Итак, движение быстрее 1/7 секунды неделимо. Это грустно. Впрочем, мне всё равно. Я человек талантливый. Снова возвращаюсь к теме. В рассказе Федина „Пёсьи души“ у собаки — душа. У другой собаки (сука) тот же случай. Приём этот называется нанизываньем (см. работу Ал. Векслер). Потебня этого не знал. А Стерн этим приёмом пользовался. Например: „Сантиментальное путешествие Йорика“… Прошло четырнадцать лет… Впрочем, эту статью я могу закончить как угодно. Могу бантиком завязать, могу ещё сказать о комете или о Розанове. Я человек не гордый. Но не буду — не хочу. Пусть Дом литераторов обижается. А сегодня утром я шёл по Невскому и видел: трамвай задавил старушку. Все смеялись. А я нет. Не смеялся. Я снял шапку (она у меня белая с ушками) и долго стоял так. Лоб у меня хорошо развёрнут» . Зощенко тут почти провидец: он не только подмечает те приёмы, которые Шкловский будет использовать всю жизнь, — да-да, это не черты, а именно приёмы, — но в этой пародии есть и ключевые слова: «Впрочем, эту статью я могу закончить как угодно. Могу бантиком завязать, могу ещё сказать о комете или о Розанове. Я человек не гордый». С одной стороны, «я могу всё», с другой — «я не гордый, если захотите, хотите расскажу про лён на стлище и шумы Третьей фабрики — будет и это». Стало «и это». Как угадал Зощенко. Пародии на Шкловского построены на его собственных приёмах — вольных ассоциациях и эффекте монтажа. К примеру, был такой интересный человек по фамилии Архангельский [135], конторщик, статистик, в царское время сидел в тюрьме по какому-то неясному политическому делу, сблизившись с большевиками. При новой, советской власти стал газетчиком, однако огромное количество его юмористических и сатирических текстов так и ушло с теми временами. От Архангельского остались пародии — так бывает. Чувство стиля у него было удивительное. Евгения Иванова пишет в предисловии к его сборнику: «Многие из явлений литературы, снова возвращавшихся в неё в 20-х и 30-х годах в обновлённом виде и воспринимавшихся новым читателем как неслыханные художественные открытия, пародисту были давно известны. В короткой фразе Шкловского он без труда угадывал некогда знаменитую короткую строку „короля фельетонистов“ Власа Дорошевича. Не в диковинку ему было и излюбленное Шкловским ассоциативное сцепление мыслей, „культ логической прихотливости“ — он в своё время был внимательным читателем „Опавших листьев“ В. Розанова». Итак, среди пародий Архангельского есть и та, что посвящена Шкловскому и называется «Сентиментальный монтаж»: «Я пишу сидя. Для того чтобы сесть, нужно согнуть ноги в коленях и наклонить туловище вперёд. Не каждый, умеющий садиться, умеет писать. Садятся и на извозчика. От Страстной до Арбата извозчик берёт рубль. Седок сердится. Я тоже ворчу. Седок нынче пошёл не тот. Но едем дальше. Я очень сентиментален. Люблю путешествовать. Это потому, что я гениальнее самого себя. Я обожаю автомобили. Пеший автомобилю не товарищ. Лондон славится туманами и автомобилями. Кстати, о брюках. Брюки не должны иметь складок. Так же, как полотно киноэкрана. В кино важен не сценарист, не режиссёр, не оператор, не актёры и не киномеханик, а — я. Вы меня ещё спросите, что такое фабула? Фабула не сюжет, и сюжет не фабула. Сюжет можно наворачивать, разворачивать и поворачивать. Кстати, поворачиваю дальше. В Мурманске все мужчины ходят в штанах, потому что без штанов очень холодно. Чтобы иметь штаны, нужно иметь деньги. Деньги выдают кассиры. Мой друг Рома Якобсон сказал мне: — Если бы я не был филологом, я был бы кассиром. Мы растрачиваем золото времени, накручивая кадры забракованного сценария. Лев Толстой сказал мне: — Если бы не было Платона Каратаева, я написал бы о тебе, Витя. Толстой ходил босиком. Босяки Горького вгрызаются в сюжет. Госиздат грызёт авторов. Лошади кушают овёс. Волга впадает в Каспийское море. Вот и всё» . |