Книга Воспоминания о Евгении Шварце, страница 141 – Евгений Биневич

Таким я вижу искусство Шварца. И черный хлеб существа его поэзии, и негромкий, удивительной чистоты и доброты звук человеческого голоса. <…>

Существо романа хотелось сохранить в неприкосновенности, но сцены сочинялись заново. Финалом должна была стать не смерть Алонсо Кихано, а бессмертие Дон Кихота. Шварц, на мой взгляд, его отлично написал.

— Ах, не умирайте, ваша милость, мой сеньор! — упрашивал Санчо, пробравшийся через окно в спальню идальго. — А послушайтесь моего совета и живите себе! (Рыцарь подымал голову с подушки). Умереть — это величайшее безумие, которое может позволить себе человек. Разве вас убил кто? Одна тоска. А она баба. Дайте ей, серой, по шее, и пойдем бродить по свету, по лесам и лугам! Пусть кукушка тоскует, а нам некогда. Вперед, сеньор, вперед! Ни шагу, сеньор, назад!

Два всадника скакали под лунным светом: в железный век они защищали век золотой. <…>

Шварц не мог присутствовать на премьере фильма (5). Он лежал тяжело больной. Я пришел его навестить.

— Я хочу написать сценарий, — приподнялся он с постели. — Начало такое: ночная улица, тихо, прохожих нет. Старый дом посмотрел на другой дом и сказал… Но реплика дома у меня пока не получается.

Больше я Евгения Львовича уже не видел.

2

Из «Рабочих Тетрадей» (6)

«Дракон».

Снять с пикирующего на землю самолета.

Напечатать на 1-й план когти. Чешуйчатый хвост.

И так же меняющиеся маски (Энсор).

А на этом звук скрежета, солдатского топота, команды фельдфебельского гавканья.

Вообще вспомнить «Путешествие на воздушном шаре» (7).

11. XII. 64.

Дракон летит над минаретами Самарканда и небоскребами. Родильные дома. Кладбища. Сумасшедший дом.

Он летит над пустыней — бегут верблюды. Над театром, где играют «Три сестры» или «Лебединое озеро». Над Эйфелевой башней и Вестминстерским аббатством, над Кижами. Полет — тень Дракона.

Время: начало нашего века — до автомобилей. Прохожие с таксами. Тандем (8).

Последний призрачный бал «Покрывала Пьеретты» (9). Сапунов при свечах (10). Идиллия под властью Дракона.

Лирическая философия Шварца, которую пока я еще ни разу не видел в шварцевских постановках.

Начало: портрет Шварца. Текст о дате сочинения пьесы.

(Декабрь 1964 г.)

<…> «Гамлетом» (11) я подвожу итог всей своей жизни. И всему, что увлекало в искусстве, и всему, выстраданному в жизни. Хотелось бы осуществить еще одну работу: историю Христа. Глупости и пошлости многомиллионной киношки библейских постановок противопоставить самую простую и самую мудрую притчу о человеке, попробовавшем принести в мир добро и правду. Историю, где была бы выжженная солнцем земля, простота домотканых одежд, суета торгашей и железо солдат. И где был бы простой, ясный и добрый человек. Лучше этой легенды человечество ничего еще не сочиняло.

Написать ее мог бы Шварц. Жаль, что так мало удалось сделать в «Дон Кихоте». На экраны вышла ничтожная часть того, о чем я мечтал.

(Август 1963 г.)

3

<Тезисы из ненаписанных воспоминаний о Шварце>

Шварц. Трудность рассказа о нем (12).

Бесконфликтная история?

Сложность личного и творческого.

Огромность, своеобразие дарования.

«Добрый сказочник». «Сказка рассказывается не для того, чтобы скрывать, а для того, чтобы открыть, сказать во всю силу, во весь голос то, что думаешь» (13).

Без перехода детство соединяется с мудростью.

Человек в Комарове. Спокойная, однообразная жизнь.

Две книги. Большая бухгалтерская (точность описания того, что вблизи, рядом) и в «Драконе». Реализм и сказка.

Тренировка мастерства? Совести?

Взгляд Шварца.

Доброе — и злой взгляд. «Я должен быть жесток, чтобы добрым быть» (14).

Он сказал: «Надо закрыться на переучет, пересмотреть друзей. У X стали песьи глаза. А у Y еще ничего».

Спокойная мудрость веры в человека. Поэзия.

Вот что происходит проверку временем: стекляшки и золото. Масштаб этого творчества.

Оно строилось из прочного материала. Всерьез и надолго.

Из какого же это материала построено? Человечность.

Евгений Калмановский

Возможность совершенства

Считаю своим долгом высказать мимоходом твердую хвалу всем безоглядным поклонникам, которых принято осуждать за отсутствие меры и прочие недостатки в поведении.

Но ведь они так решительно забывают о себе, так бескорыстно сосредоточены на своем предмете: артисте, писателе, художнике — с полной затратой душевных сил, а порой и отдачей последних денег на поездку к месту или цветы.

Боже мой, кто же еще столь неистово, столь несомненно поддержит пусть наивной, а то и настырной, но неколебимой преданностью?! Актерам по этой части достается больше. Писателям — меньше. Иногда совсем мало.

Но все-таки обычно кто-то есть. Говорю не о подлипалах, не о льстецах на всякий случай — нет, о достойных людях. «Каждого солдата проводила хоть одна женщина когда-то». Кто-то находится. Может, некрасивый и даже нелепый. А все-таки он (скорей, конечно, она), по моим понятиям, молодец.

Ваше право не соглашаться со мной. Люди так часто не соглашаются друг с другом. Я не буду ни удивлен, ни раздосадован. И от своих слов не откажусь. Прежде всего потому, что опираюсь на опыт жизни, не на охоту к парадоксам, которой не имею.

Может ли человек, не дошедший до крайней степени безоглядной самоотреченности в своем восторге, увидеть в другом, в живом человеке оттенок вечного или, скажу осторожней, долговременного — если иметь в виду, что этот другой ни в какой реестр не внесен, ничем не отмечен?

Боюсь, нет. Разве только в форме чрезвычайно слабых и неуверенных предположений. Тем более если ты сам — литератор, музыкант, живописец и так далее. Каждый из них вольно или невольно занят собой, поглощен своими заботами, своими тревогами. Где уж тут выдавать прочные исторические авансы другому? Более или менее признаешь в целом, как-то считаешься — уже хорошо, уже замечательно.