Онлайн книга «Портрет с пулей в челюсти и другие истории»
|
– С чего это? – спросили с удивлением, а развеселившаяся еврейка продолжала: – “Жил однажды лирон элон ланлер жил однажды Ланланлер…” Видите, сколько прекрасных букв? – И добавила: – Тувим. “Старофранцузская баллада”. – Слишком много “л”, – сказал Ян. – Но я могу написать СТАРОФРАНЦУЗСКАЯ, – и склонился над листом бумаги. – А не могла бы эта еврейка научиться чистить картошку? – спросила у него вечером жена. – У этой еврейки есть имя, – ответил он. – Зови ее Регина. Как-то летним днем жена вернулась домой с покупками. В прихожей висел пиджак – муж пришел с работы немного раньше обычного. Дверь в еврейкину комнату была заперта. Как-то осенним днем муж сказал: – Регина беременна. Жена отложила спицы и расправила вязанье. Это был то ли рукав свитера, то ли спинка. – Послушай, – шепнул муж. – Чтоб тебе, часом, не взбрела в голову какая-нибудь дурь… Ты меня слушаешь? Она его слушала. – Учти, если что-нибудь случится… – Он наклонился к жене и прошептал ей прямо в ухо: – Если с ней случится что-нибудь плохое, с тобой случится то же самое. Ты меня поняла? Она кивнула – она его поняла – и взяла в руки спицы. Через пару недель она вошла к еврейке в комнату и, ни слова не говоря, забрала с кровати думку. Распорола с одного краю и отсыпала немного перьев. С обеих сторон пришила тесемки. Засунула подушечку под юбку. Тесемки завязала сзади, для верности сколола английскими булавками, а поверх натянула еще одну юбку. Через месяц подсыпала в думку перьев, а соседкам стала жаловаться, что ее тошнит. Когда пришло время, разрезала пополам большую подушку… У еврейки рос живот, а она добавляла подушки и расширяла юбки – той и себе. Роды приняла надежная акушерка. К счастью, продолжалось это недолго, хотя еврейка была узкой в бедрах, да и во́ды отошли накануне. Барбара вынула подушку из-под юбки и с младенцем на руках обошла всех соседок. Они растроганно ее целовали. Наконец-то… – говорили. – Поздно, но все же Господь смилостивился… – а она, радостная и гордая, их благодарила. Двадцать девятого мая сорок четвертого года Барбара и Ян пошли с ребенком и несколькими друзьями в приходскую церковь (“Львовское архиепископство, лат. вероисп., приход Св. Марии Магдалины” – написано в свидетельстве о рождении, на котором ксендз Шогун поставил подпись и овальную печать: Officium Parochia, Leopolis… Посередине печати было сердце, из которого вырывался благодатный огонь). Вечером устроили скромный прием. Из-за комендантского часа сидели до утра. Еврейка провела в шкафу всю ночь. Двадцать седьмого июля в город вошли русские. Двадцать восьмого июля еврейка исчезла. Они остались втроем: Барбара, Ян и трехмесячная малютка с голубыми глазами и тоненькими черными кудряшками. 3. Одним из первых эшелонов они приехали в Польшу. Вошли в квартиру. Ян поставил чемодан, положил ребенка и выбежал из дома. Назавтра ушел ни свет ни заря… Кружил по улицам, заглядывал в учреждения, расспрашивал про еврейские квартиры, останавливал людей с еврейской наружностью… Прекратил поиски только после визита двух мужчин – посланцев Регины. Они предложили крупную сумму и попросили вернуть ребенка. – Наша дочка не продается, – сказали Барбара и Ян и выставили гостей. Дочка у них была послушная и очень красивая. Отец ее баловал. Они вместе ходили на стадион, в кино и кондитерские. Дома он рассказывал, как все восхищаются ее красотой, особенно волосами – длинными, до пояса, чудесными локонами. Когда Хелюсе было шесть лет, начали приходить посылки. Из Гамбурга; отправитель – женщина с незнакомой странной фамилией. – Это твоя крестная, будь она неладна, – объяснила Барбара, – но ты ей напиши и поблагодари. Вначале Хелюся диктовала ответы, потом писала сама: “Спасибо, дорогая тетя, я учусь хорошо, мечтаю о белом джемпере, можно из ангорки, но лучше мохеровый”. В очередной посылке был белый джемпер, Хелюся ликовала, а Барбара говорила со вздохом: – Будь она неладна… если Бог есть, он меня услышит. Садись и пиши письмо. Можешь упомянуть, что к первому причастию пригодилась бы белая тафта. Иногда в посылках были купюры. Писем никогда никаких; только один раз между плитками шоколада лежала фотография темноволосой женщины в черном платье с переброшенной через плечо лисой. – Чернобурка, – заметила Барбара. – Она не бедная… – Но хорошенько разглядеть они с дочкой ничего не успели, потому что отец отобрал у них фотографию и спрятал. Хелюсе отцовские восторги не нравились. Это было мучительно. Она делала уроки или играла с подружками, а он сидел и смотрел на нее. Потом брал ее лицо в ладони и опять смотрел. Потом начинал плакать. Перестал вычерчивать затейливые буквы. Начал пить. Все чаще плакал, все больше пил, пока не умер. Но до того – за пару месяцев до его смерти – Хелюся собралась во Францию. Ей было двадцать пять лет. Ее пригласила подруга – чтобы Хелюся привела в порядок разболтавшиеся из-за недавнего развода нервы. Она пришла домой сияющая, с заграничным паспортом. Отец был пьян. Рассмотрел паспорт и обнял ее. – Остановись в Германии, – сказал. – Навести мать. – Крестную мать, – поправила его Барбара. – Мать, – повторил отец. – Моя мать сидит рядом со мной и курит сигарету. – Твоя мать живет в Гамбурге, – сказал отец и разрыдался. 4. Пересадка была в Аахене. В Гамбург она приехала в семь утра. Оставила чемодан на вокзале и купила карту города. Подождала в скверике; в девять она уже стояла перед большим домом в тихом фешенебельном районе. Позвонила в дверь. – Wer ist das? – спросили из-за двери. – Хелюся. – Was? – Хелюся. Открой. Дверь открылась. На пороге стояла она сама, Хелюся: высоко заколотые черные волосы, голубые глаза, подбородок чуть полноват. Хелюся, только почему-то постаревшая. – Зачем ты приехала? – спросила. – Чтобы тебя увидеть. – Зачем? – Хотела посмотреть на свою мать. – Кто тебе сказал? – Отец. Прислуга принесла чай. Они сидели в столовой с белой, украшенной мелким цветочным рисунком мебелью. – Это правда, я тебя родила, – сказала мать. Пришлось. Я была вынуждена на все соглашаться. |