Книга Единственные дни, страница 62 – Наталья Бондарчук

Но ярость уходит с лица поэта.

– Безусловно, но я обезумел от гнева и чуть было не наделал весьма серьезных бед.

– Легко поверить… – выдохнул Николай.

– Молва о том, что меня высекли, разошлась быстро, и, конечно, сам я узнал об этом слухе последним. Я считал себя опозоренным и пришел в отчаяние. Я взвешивал, что лучше – убить себя или убить Его…

– Кого? – настороженно спросил Николай.

– Votre Majeste! ^[1]

– Господи! – невольно вырвалось у Николая.

Это настроение Пушкин отразил в своем неотправленном письме царю, а по нашему замыслу его внутренний монолог стал диалогом – исповедью перед другом.

– И я решил, – продолжал Пушкин, – вложить в свои разговоры, в свои сочинения столько негодования и вызова, что правительство было вынуждено обращаться со мной как с преступником. Я жаждал Сибири или крепости для восстановления своей чести.

В этом диалоге с другом уже намечена вся трагедия человека, для которого честь и достоинство – главное, а защита чести становится делом жизни.

«Правду свою, не скрыв в сердце своем». Таково начало. И таков финал. Кто-то заметил, что человек един во всем – в помыслах, в действиях, в поступках. Противоречия в нем самом только выверяют непреложность единой линии поведения.

Через два дня я показала отснятые сцены Козминым. Борис Михайлович и Любовь Владимировна буквально впились глазами в экран, особенно отметив игру нашего Игоря – Александра Пушкина и Ивана – Николая Раевского.

– Да он таким и был, Пушкин, – вихрь! Импульсивен, неровен и всегда искренен. Только тебе, Игорь, над пушкинским смехом необходимо потрудиться, – сделал замечание Борис Михайлович. – Пушкин, по словам современников, смеялся так, что кишки было видно.

Это удивительно точное замечание понравилось Игорю, но он и сам старался найти эту безмерность хохота Пушкина.

– И Раевский хорош: естественен, бесхитростен с другом, – обратила свое внимание на Ивана Любовь Владимировна. – Умеет почувствовать Пушкина и заранее ему всё прощает. Славно получается.

Такова была оценка друзей и наших первых зрителей. А тогда, 15 февраля, вечер незаметно перешел в ночь. Мы закончили снимать так поздно, что оставалось всего несколько часов до начала новых съемок в Святогорском монастыре.

Святые горы

Незаметно наступило 16 февраля, к нам вернулся Сергей Никоненко, и мы дружно выехали на съемки в Святые Горы.

В лето 1563 года от Рождества Христова близ речки Луговица «явися, на воздусе в неизреченном свете образ Божьей Матери “Умиление” блаженному Тимофею. И был глас к нему, повелевавший идти на Синичью гору…»

Здесь, при чтении Святого Евангелия, нашли икону Божьей Матери Одигитрии, стоявшую на сосне. Царь Иоанн Васильевич Грозный повелел на сем месте устроить монастырь, а на Святой горе воздвигнуть каменный храм во имя Успенья Пресвятой Богородицы, построив его таким образом, чтобы престол был устроен на пне той самой сосны, на которой явилась икона Одигитрия.

С тех пор минуло 432 года. И ныне являет свои чудеса чудотворная икона Божьей Матери. И как встарь, в Божьем храме поют монахи, а мы снимаем сцены отпевания и похорон Александра Сергеевича Пушкина. Отец Макарий облачился в старые золотистые ризы, соответствующие эпохе, опять же чудом уцелевшие в монастыре. Пахнет ладаном, в воздухе присутствует голубоватое сияние от кадила и золотистое – от поминальных свечей.

– И сам, Господи, упокой душу усопшего раба Твоего новопреставленного Александра…

Хор монахов подхватывает слова настоятеля.

– Его еже проститеся ему всякому прегрешению вольному же и невольному…

– …Бо есть не печаль, но жизнь бесконечная…

Никоненко, преображенный в Никиту Козлова, низко кланяется чудотворной иконе и целует ее, ставит свечу за упокой барина своего Александра Сергеевича Пушкина.

Пушкина многое связывало со Святогорским монастырем. Есть предание, что, работая над Борисом Годуновым, Пушкин живо интересовался монастырскими книгами и древностями, для чего ему отводили в монастыре келью, которую он испещрял своими надписями на стенах, так что приходилось ее белить после его ухода.

В апреле 1836 года Пушкин привез в Святогорский монастырь хоронить свою мать, Надежду Осиповну Пушкину. Тогда же поэт внес в монастырскую казну деньги, откупив себе место рядом с могилой матери.

Так и произошло морозным февральским утром. Трое мужиков и Никита Козлов трудились почти впустую. Лопаты, даже лом, не брали толстую корку льда. «Нельзя копать, – заключил один из мужиков. – Земля промерзла… Ломом пробьем лед для ящика, да снегом закидаем, а по весне земле предадим».

Никита выхватил лом у мужика и стал отчаянно бить и кромсать лед.

Сергей Никоненко отбросил лом. Лицо его было мокрым от пота и слез.

– Ну что, довольно? – спросил он у меня.

– Спасибо всем, – поблагодарила я актеров. Эпизод снят. Следующий – отпевание.

Поставили простой деревянный крест, прикрыли могилу еловыми ветками. И снова отец Макарий, преображенный в отца Иону, собрал братию, и началась литургия.

Сняли сцену похорон и были приглашены всей группой отцом Макарием в трапезную.

Отведали монастырскую пищу, поблагодарили отца Макария и братию за сердечное участие в нашем фильме и, поклонившись настоящей могиле Александра Сергеевича, отправились в Тригорское.

Никита Козлов

Никоненко ушел к нашему гримеру Инне Горбуновой. Прошло не более получаса, и к нам вошел чисто выбритый, с закрученными усиками и залихватским чубом сильно помолодевший Сергей Петрович.

Ему предстояло сыграть с молодым Пушкиным сценку у рукомойника из киевского периода жизни Александра Сергеевича.

– Батюшка мой, ну сними ты, наконец, рубаху энту. Прямо прикипел к ней. – Никита стал стягивать с барина красную рубашку.

– Да чем же она тебе не по нраву, Никита?

– Не барская она. Я вот сюртучок-то зашил, подштопал где надо, как новенький.

– Ну, брось, Никита, брось, мне и в этом сгодится, – упрямился Пушкин.

Никита полил барину из кувшина воды на шею. Заботливо вытер полотенцем и намекнул: «А когда же мы в Екатеринослав двинем?»

– А чем здесь плохо? – удивился Александр.

– Да ничем, ничем не плохо. – Никита близко придвинулся к уху барина и зашептал почти трагически.

– Только не велено нам в больших-то городах останавливаться. Ну, как арестуют нас?