Книга Глаз Голема, страница 104 – Джонатан Страуд

— Не нахальничайте, барышня!

Волшебник поменял позу — не без труда, учитывая, какие узкие у него были брюки, — и сухо улыбнулся.

— Хотя, впрочем, почему бы и нет? Валяйте, говорите всё, что вам в голову взбредет. На вашу судьбу это никак не повлияет.

Теперь, когда Китти точно знала, что это конец, она обнаружила, что ей совсем не страшно. Она испытывала только всепоглощающее раздражение в адрес этого зелёного выскочки, сидящего напротив. Она скрестила руки на груди и посмотрела ему прямо в глаза.

— Ну давайте, — сказала она. — Объясните, что, по вашему мнению, я должна помнить.

Юнец прокашлялся.

— Быть может, это освежит вашу память. Три года тому назад, на севере Лондона… Одной холодной декабрьской ночью… Нет? Не помните?

Он вздохнул.

— Некий инцидент в тёмном переулке?

Китти устало пожала плечами:

— Я пережила немало инцидентов в тёмных переулках. Возможно, я вас забыла. У вас лицо незапоминающееся.

— Да? А вот я вас на всю жизнь запомнил!

Теперь он дал волю своему гневу: он подался вперёд, спихнул локтем чашку с подлокотника. Чай пролился на кресло. Он виновато взглянул на Киттиных родителей:

— Ой… Извините…

Мать Китти бросилась к нему и принялась промокать кресло салфеткой.

— Что вы, что вы, мистер Мэндрейк! Не беспокойтесь, пожалуйста!

— Видите ли, госпожа Джонс, — продолжал волшебник, приподняв чашку, чтобы мать Китти могла протереть под ней ещё раз, — я вас не забыл, несмотря на то что видел вас буквально пару секунд. И ваших коллег, Фреда и Стенли, я не забыл — ведь это они ограбили меня и собирались убить.

— Ограбили? — Китти нахмурилась. — А что они взяли?

— Ценное гадательное зеркало.

— А-а… — В памяти Китти всплыли смутные воспоминания. — Так вы — тот мальчишка из переулка? Маленький шпион… Ну да, я вас помню — и вас, и ваше зеркало. Фиговое было зеркало.

— Я его сам сделал!

— Мы даже не смогли заставить его работать.

Мистер Мэндрейк не без труда взял себя в руки и заговорил угрожающе спокойным голосом:

— Я вижу, что предъявленных вам обвинений вы уже не отрицаете.

— Нет, не отрицаю, — ответила Китти и, сказав это, вздохнула куда свободнее, чем за все предыдущие месяцы. — Да, всё это правда. Всё, что вы сказали, и не только это. Жаль, что теперь всему этому конец. Хотя нет, погодите: одно я отрицаю. Вы говорите, что я оставила вас в покое, потому что приняла за мертвого. Это неправда. Фред хотел перерезать вам глотку, но я вас пощадила. Бог знает зачем. Вы мерзкий маленький прохвост. Без вас мир стал бы лучше и чище.

— Она это не всерьёз!

Её отец вскочил на ноги и встал между ними, словно надеясь собственной грудью закрыть волшебника от слов своей дочери.

— Всерьез, всерьёз. — Юнец улыбался, но в глазах у него полыхал гнев. — Пусть говорит.

Китти едва остановилась, чтобы перевести дыхание.

— Я презираю и ненавижу вас и всех прочих волшебников! Вам плевать на людей, таких, как мы! Мы живем только… только ради того, чтобы кормить вас, прибираться у вас в домах и шить вам одежду! Мы трудимся, как рабы, на ваших заводах и фабриках, пока вы с вашими демонами купаетесь в роскоши! А если нам случается перейти вам дорогу — горе нам! Мы всегда остаемся в проигрыше, как Якоб! Вы подлые, злые, бессердечные и самодовольные!

— Самодовольные? — Юнец поправил свой платочек в нагрудном кармашке. — Да у вас истерика, барышня. Я просто знаю себе цену и стараюсь выглядеть соответственно. Внешний вид весьма важен, знаете ли.

— Да для вас ничего не важно! Отцепись, мам!

Китти в ярости поднялась на ноги. Мать, обезумев от отчаяния, схватила её за плечи. Китти отпихнула её.

— Кстати, о внешнем виде, — бросила она. — Эти брюки вам узки!

— Да ну? — Юнец тоже встал. Его пальто взметнулось у него за плечами. — Знаете, с меня довольно. В лондонском Тауэре у вас будет предостаточно времени на то, чтобы как следует обдумать своё мнение о костюмах.

— Нет! — Мать Китти осела на пол. — Мистер Мэндрейк, прошу вас…

Отец Китти поднялся так скованно, как будто у него вдруг заныли все кости.

— Неужели ничего нельзя сделать?

Волшебник покачал головой.

— Боюсь, что ваша дочь давно уже выбрала свой путь. Я сожалею об этом, поскольку вы оба явно верны правительству.

— Она всегда была упрямой и опрометчивой девчонкой, — тихо сказал отец Китти, — но я никогда не подозревал, что она ещё и дурная. Этот инцидент с Якобом Гирнеком должен был бы чему-то нас научить, но мы с Айрис всегда надеялись на лучшее… А теперь, когда наши войска отправляются в Америку и со всех сторон как никогда угрожают враги, обнаружить, что наша девочка — изменница, по уши в преступлениях… Это раздавило меня, буквально раздавило, мистер Мэндрейк. Я ведь всегда учил её только хорошему.

— Нуда, разумеется! — поспешно ответил волшебник. — И тем не менее…

— Я её почетный караул водил смотреть и на парады по праздникам. Она сидела у меня на плечах в День Империи, когда толпа на Трафальгарской площади приветствовала премьер-министра в течение целого часа. Вы-то этого, наверное, не помните, мистер Мэндрейк, вы сами ещё так молоды, но это было великое событие. И вот теперь моей маленькой дочурки больше нет, а вместо неё откуда-то взялась эта угрюмая мерзавка, которая совершенно не считается с родителями, не чтит властей… Не любит родину…

Голос у него сорвался.

— Какой же ты идиот, папочка! — сказала Китти.

Её мать по-прежнему стояла на коленях на полу и умоляла волшебника:

— Мистер Мэндрейк, прошу вас, не надо её в Тауэр, пожалуйста!

— Простите, миссис Джонс, но…

— Все в порядке, мама, — сказала Китти, не скрывая своего презрения. — Можешь встать с колен. Ни в какой Тауэр он меня не заберет. Хотела бы я посмотреть, как у него это получится!

— Да ну? — усмехнулся юнец. — Вы сомневаетесь в моих возможностях?

Китти оглядела комнату.

— По-моему, вы тут один.

Слабая усмешка.

— Это только так кажется. Идемте, госпожа Джонс. На соседней улице ждёт казенная машина. Вы сами пойдёте, или мне придётся применить силу?

— Никуда я не пойду, мистер Мэндрейк!

И Китти ринулась вперёд, замахнувшись кулаком. От удара в скулу волшебник отлетел и рухнул в кресло. Китти перешагнула через скорчившуюся на полу мать и бросилась к двери. Но тут её крепко схватили за руку. Её отец: лицо белое, глаза выпучены.

— Папа, пусти!