Книга Взрослая колыбельная, страница 88 – Юлия Шолох

Вода закончилась, стало тихо. Зрение постепенно восстанавливалось. Он стоял рядом на коленях и тяжело, сипло дышал. Его лицо выглядело изнуренным, осунувшимся. Рубаха на правом плече сияла огромной рваной дырой, как будто он падал и зацепился за что-то острое.

— Почему ты так долго?

— Я пошел за тобой, как только понял, что порча перестала расползаться.

— Молчи, дай угадаю. — Иссушенный вид, слабость, одежда, как у меня, как будто он тоже не раз ложился на землю. — И далеко не прошел? Порча тянула силы, пока ты не свалился с ног? Потом пришел в себя и пошел дальше?

— Да.

— Но раз ты очнулся, раз я очнулась, значит, порча не просто остановилась? Она уходит?

— Она уходит, Катя, — большие ладони, дрожа, обхватили мою голову. — Порча уходит. Катя, ты все сделала, как нужно.

Разумное существо рядом — это счастье. Говорить с кем-то, кто тебя слышит и отвечает… знать, что не придется сутками валяться без сознания в одиночестве — счастье вдвойне.

Но не дает покоя внезапное озарение!

— Может, это и было моей целью появления в этом мире? Просто спасти его от сумасшедшей ведьмы, которая тоже хотела его покинуть? Как ты думаешь?

Он отнял руки, неуклюже положил их на колени и повесил голову.

И не ответил.

— Лесник, у тебя осталась еще вода?

— Да, — засуетился он. — Мало, но можешь допить. Теперь мы обязательно выйдем отсюда.

— Я пока не могу идти.

— Не страшно, понесу тебя обратно.

— Да? Сам-то идти можешь?

Он молча встал, закинул сумку за плечо и нагнулся за мной. Ноги, как ни странно, ощущались.

— Поставь меня, я попробую пройти сама.

Послушный какой… Осторожно опустил на землю, крепко обхватив за талию. Хорошо, он высокий и взгляд не упирается ему в лицо. Неловко было бы, даже в такой двоякой ситуации.

А идти-то я могу! Пусть и с поддержкой, и чувствую, недолго, но сама.

— Хорошее ты зелье мне дал, лесник Что это было?

— Укрепляющий отвар.

— Где ты такому научился?

Пришлось для удобства обхватить его рукой за талию, а он держал меня за плечи. Так и пошли. Лесник сдерживал шаги, не спешил.

— Да пришлось как-то.

— Я тебя совсем не узнаю, лесник.

И такой жалобный вздох вырвался, сама не ожидала.

— Просто я другой, колдунья.

Он еще может улыбаться? Ну, судя по голосу, потому что поднимать голову от земли я не собираюсь. Споткнусь еще, падать буду, вдруг завалится на меня? Тогда точно придавит.

Обратная дорога домой такая и вышла — он поддерживал меня, потому что нести не мог, я поддерживала его, и вдвоем мы ковыляли вначале по мертвой и сухой земле, потом по живой, покрытой зеленью. А после, уже у дома, сил будто прибавилось. Никогда не думала, что так обрадуюсь виду одинокого хозяйства в лесу. Гостеприимный дом с открытыми ставнями и высоким крыльцом, сарай и ряд домиков для животных. Даже морда лисы, которую та высунула в открытую дверцу своей будки, обрадовала. Она все так же лежала, но глазами следила за нами вполне живо.

Как я ее понимала!

— Спать хочу.

— Вначале нужно поесть, — прогудел лесник, и почему-то стало очень смешно.

Он посадил меня на крыльцо, теплое, нагретое солнцем крыльцо, над которым порхала ветка рябины, и пошел ставить чайник, а я смотрела вокруг и смеялась от радости.

Это самое красивое место на свете. А я — самый счастливый на свете человек.

Дождаться еды я не успела. А, потом поем! Все закончилось… Все уже позади. Ветерок словно напевала колыбельную, и когда на плечи опустилось одеяло, стало еще удобней. Так я и спала на крыльце, благо оно у лесника большое. Не крыльцо, а целая веранда.

Странное время наступило потом. Оно вроде не шло, а застыло в одном дне. Умиротворение, замирание, зависание, как муха в паутине. Я сидела на крыльце, наблюдая, как колышется трава. Как ползет по полу муравей, как пролетает мимо пчела. Как неподалеку осторожно выбирается из домика лиса и солнечный луч скользит по ее шерсти, которая из бледной и ломкой постепенно превращается в блестящую и гладкую.

Как через двор несется, прорезая воздух, маленькая птица с длинным хвостом.

Как вокруг живет лес.

Лесник меня не дергал. Приносил чай и хлеб, который выпек сам, ягоды, которые собирал в лесу, грел воду и выходил из дома, где я мылась, потому что бани у него не было, спал на улице, открыв все окна, так, чтобы в доме не было душно. Оставался рядом и в стороне.

Я потеряла счет времени, но прошло не менее трех дней. За это время мы от силы обменялись парой фраз.

Как-то он сказал:

— Мне нужно снова сходить к мертвому лесу, посмотреть, что изменилось.

И ушел.

Но я не заметила. По перилам бегала небольшая коричнево-оранжевая ящерка, и мне очень хотелось, чтобы она подобралась ближе. Ящерка долго меня мучила, заставляя замирать в ожидании, но обманула, так и не приблизилась.

Лесник вернулся и сел рядом.

— Как там дела?

— Не знаю точно, — он пожал плечами, так же как и я, разглядывая мир вокруг. Живой мир.

— Порча остановилась?

— Да. Но пока на той земле ничего не растет. А как понять почему? Я убрал на одном участке все остатки порчи. Земля жирная, влажная, но ничего не растет. Посеял семена, может, взойдут.

— Приедет кто-нибудь и выяснит.

Вот еще — забивать голову, почему там ничего не растет. Я же знаю, чувствую исподволь, что все страшное позади, земля рано или поздно восстановится. А кто не хочет ждать — пусть работает, ходит, выясняет, строит догадки и экспериментирует.

Мы еще немного посидели. Утро не так давно началось, а уже хотелось спать. Или просто сидеть, ничего не делая, или спать. Переработала я в последние годы, а организм, говорят, все равно свое возьмет.

Как же я устала! Работать, заставлять себя утром вставать, а вечером ложиться спать. Заставлять есть, чистить одежду и разговаривать с людьми. Заставлять жить!

— Пора на выселки сходить, узнать, как дела. Обошлось ли?

Я закрыла глаза. Не желаю ничего слышать. Ничего слышать. Даже лая.

Однако собачий лай становился все громче.

— Ачи!

Лесник судорожно вскочил с крыльца, и на него бросилась выпрыгнувшая из кустов Ачи. Она подпрыгивала так высоко, что почти залезала ему на плечи. Вертелась вокруг так, что и меня пару раз умудрилась лизнуть в лицо.

— Стой, Ачи, стой!

Лесник, смеясь, придержал собаку и вынул из ошейника записку. Развернул, не забыв перед этим потрепать собачью холку.