Книга Тенеграф, страница 23 – Кшиштоф Пискорский

Хольбранвер смотрел минуту на это странное представление на границе фехтования и геометрии. Никогда еще он не видывал стиля, который требовал бы от фехтовальщика так передвигать ноги по земле.

– Эти тренировки имеют какую-то цель? – спросил он наконец, поскольку был человеком любопытным. Фехтовальщик выполнил еще несколько движений, словно не услышав его слов.

Наконец он остановился, отер со лба пот тыльной стороной перчатки и сунул рапиру в ножны.

– У всего есть своя цель, – ответил, не поворачиваясь в сторону ученого. – Но не всегда об этой цели можно говорить вслух.

Установилась тишина.

– Я Хольбранвер. Королевский бакалавр.

– Знаю, – Арахон повернулся. Только теперь Хольбранвер заметил, что в глазах его нет и тени симпатии.

– Простого мужчину я бы оставил где-нибудь подле гарнизона гвардии. Но теперь, когда вы уже выспались и пришли в себя, ваша милость королевский ученый, я предлагаю вам покинуть мой дом и вернуться к тому, чем вы были заняты перед несчастным случаем. То есть к смущению умов и вызыванию скандалов.

Хольбранвер был разочарован. С первого мгновения он думал о хозяине жилища с симпатией, однако симпатия эта не стала взаимной. Тем временем фехтовальщик подошел к подоконнику, на котором стояли кувшин и корзина с фруктами, напился воды, схватил яблоко, а потом вгрызся в него, совершенно не обращая внимания на застывшего наверху ступеней ученого.

– Кроме того, что тебе пришлось из-за меня обнажить шпагу, я нанес тебе обиду? – спросил Хольбранвер.

– Кроме? Кроме того, что из-за тебя я подвел друга и не выполнил задание, которое тот мне поручил? Кроме того, что я убил троих людей?

– Бандитов без милосердия и угрызений совести. Так им и нужно.

– Лишь люди, что никогда не держали в руке клинок, могут говорить о смерти так легко.

Хольбранвер понял, что отнюдь не исправил впечатления о себе в глазах хозяина. Странное это было чувство – он знал самого себя пятьдесят лет, но когда глядел в глаза фехтовальщика, ему казалось, что смотрит он в зеркало, в котором отражается другой Хольбранвер. Карикатурный, неумелый, трусливый манипулятор.

Но ведь этот второй Хольбранвер не мог быть настоящим!

– Речь о ребенке, – ответил он мягко. – Я знаю, что ты можешь меня презирать. Наверняка ты не любишь дворян, людей из окружения короля. Я прав? Но речь – о ребенке, о маленькой невинной девочке.

Ученый знал, что он не может упустить ни единого шанса получить помощь от любого, кто встанет на его сторону. И боялся повторно договариваться с похитителями сам. Взвешивая каждое слово, он продолжил:

– Я знаю, что дело опасное. У этих людей есть деньги и наемные убийцы. Но, антисолнцем клянусь, если ты мне не поможешь, моя маленькая дочь погибнет. Ты спасал старого плешивца. Прояви же милосердие к моей Саннэ!

И’Барратора грыз яблоко, молчал и глядел на Хольбранвера. Вернее – смотрел сквозь него, в будущее. Видел себя, выходящего на след, себя, сражающегося с группой опасных похитителей, себя, врывающегося в их логово, где они держат девочку. Везде видел ответвления, идущие в сторону, потенциальные варианты этой истории. В одной из версий он падал с пробитым брюхом (всегда боялся этой долгой и мучительной смерти), в другой – внезапный выстрел из окна укладывал его трупом на улице посреди белого дня. В третьей – он убивал кого-то высокородного, за что вешали его на Площадях Шести Родов. Но одновременно видел он и четвертую вероятность. В ней он приводил к Хольбранверу маленькую напуганную девочку (отчего-то были у нее волосы и глаза Иоранды), а потом уходил без награды в ночь.

Хольбранвер тем временем глядел на фехтовальщика и раздумывал, слышал ли тот его вообще. А может, был куда менее сообразительным, чем казалось вначале – ведь для размахивания рапирой много ума не нужно.

– Я говорю о… – начал он снова.

– О ребенке. Я услышал и в первый раз, – И’Барратора отбросил огрызок в угол двора.

Он уже принял решение, хотя и не желал открываться Хольбранверу. Не имел желания говорить ему и о причинах оного. Ученый бы не понял. Да и мало кто понял бы. Нужно было прожить жизнь, наполненную кровью и убийствами, подозрительными патронами, верность которым продавалась за несколько реалов, жизнь, полную грязных компромиссов и оттенков черного, чтобы понять, отчего ему не нужно было даже задумываться.

После стольких грязных дел, отяготивших совесть Арахона до пределов возможного, судьба давала ему в руки дело простое и чистое, словно снег.

Он победит или погибнет. Обе возможности были равновероятны.

– Условие таково, – сказал фехтовальщик, меряя гостя взглядом. – Я поищу твою Саннэ, но взамен ты выкажешь абсолютное послушание. О чем бы я ни попросил, ты выполнишь это без вопросов. Не обратишься за помощью ни к кому, кроме меня. Не станешь ни с кем разговаривать о нашем расследовании. Останешься в укрытии. Заплатишь мне пять серебряных реалов. Я могу потребовать и больше, если придется драться или кого-нибудь убить. Ты понял? Согласен?

– Да. Конечно же. Я согласен, – сказал Хольбранвер, несколько ошеломленный таким поворотом событий.

Фехтовальщик вынул из корзины еще одно яблоко и начал его неторопливо грызть, глядя в пространство.

– Но… как тебя зовут? – неуверенно спросил ученый.

– Можешь называть меня Арахоном.

– И какие у тебя идеи, Арахон? Мы не знаем даже, кем были…

– Знаем.

– Что?

– Я обыскал тела. Они были сообразительны, не имели при себе ничего, что могло бы раскрыть, кого они представляют. Никаких родовых перстней, гербов, писем, ничего. Но один… я видел его раньше, был он неплохим рубакой. Узнал я его по татуировке на руке. Работал он какое-то время на разных купцов в портовом квартале. Утром я расспросил о нем в фехтовальной школе, в которую он ходил. Друзья его говорят, что в последнее время он поступил на службу к каким-то богатым работодателям, о которых особо не хотел говорить. Это необычно. Фехтовальщики часто хвастаются богатыми патронами. Это мог быть некто не только богатый, но и очень влиятельный. Я ставлю на одного из шести грандов. Или на эклезиарха.

И’Барратора отбросил огрызок, вытер руки о штаны, вытянул рапиру и вернулся к тренировке.

– Мог ли ты по какой-либо причине перейти дорогу кому-то из грандов? – спросил он между первой и второй атакой.

– Нет, – ответил Хольбранвер. – Вернее, не знаю.

В этом городе друзей у него не было. В большей или меньшей степени ненавидело его все серивское дворянство. С одной стороны, не мог он сказать, отчего бы кому-то из грандов одарять его особенной нелюбовью. С другой, знал, что есть у него талант неосознанного оскорбления посторонних людей. В Сериве, где всякий человек в шляпе с пером и со шпагой на боку обладал гонором истинного владыки, это было легко – такие люди были подобны надувному шару, и легчайший укол вызывал взрыв.