Книга Тенеграф, страница 84 – Кшиштоф Пискорский

Говорят, что Фауленхофф в тот миг открыл для себя такие возможности человеческой глотки, которые известны были лишь легендарным певцам – и наибольшим безумцам.

С кишками, свешивающимися с шеи, чтобы они не путались под ногами, Фауленхоффа потянули под виселицу. Там он повис на веревке. Глаза чуть не вывалились у него из орбит, но помощники палача не дали ему помереть – обрезали на время веревку, чтобы он пережил еще и последний этап казни. Он состоялся под эшафотом, куда подвели четырех запряжных лошадей.

Под коленями и на локтях королеубийцы затянули врезающиеся в тело узлы. Канаты привязали к конской упряжи. Потом стали разрывать приговоренного, но измученное тело не поддавалось. Кони фыркали, кости Фауленхоффа вышли из суставов, но сам он оставался целым. Только серел все сильнее и существовал серьезный риск, что умрет преждевременно.

К счастью, палач, человек умелый и опытный, схватил нож и подрезал королеубийце плоть по внутренней стороне суставов.

Это подействовало – коней чуть хлестнули кнутом, и конечности с хрустом оторвались. Темная кровь брызнула на лица зевак.

…Пример Фауленхоффа сыграл свою роль. С того времени по сей день – более полувека – ни в одной из многочисленных стран Севера никто не поднимал руку на короля.

Я намеревался стать первым.

Планировал я преступление гораздо худшее, чем бедный дворянчик, ведь я хотел убить короля, которому сам же и помог взойти на престол. Вместе с ним погибнет, скорее всего, множество обитателей Серивы, а город лишится сердца.

Меня должны были мучить сомнения, угрызения совести. Но я уже не был Арахоном И’Барраторой. Во мне была и гордая, несгибаемая Кальхира. Во мне был Герт, желавший увидеть, как сгорит весь мир. Поэтому мысленно прикидывая план, я ощущал лишь холодную, приятную дрожь, пробегавшую от позвоночника до челюсти.

За все обиды, за смерть Арахона, за Д’Ларно и Черного Князя. За заговор против Вастилии – я хотел, чтобы этот сукин сын умер, даже если мне придется рвать его голыми руками.

План начинался с фитиля, который я как раз держал в руке, исследуя его зернистую, жесткую фактуру.

Я стоял с Легион среди ночи на холодной, исхлестанной дождем площадке на Монастырском взгорье. Кроме нас тут был лишь осел с промокшей шерстью и груженная черным порохом телега. Рядом вставали стены древнего монастыря, окружающие двор с трех сторон. Легион как-то странно смотрела на меня.

– Арахон, наверное, это должны сделать мы, – предложила она. – Мы сожгли много городов, одним больше – никакой разницы уже нет. А Серива – твоя.

– Именно поэтому это должен сделать я.

– Ты уверен?

Я не ответил. Вынул из-за пазухи огниво, склонился, чтобы спрятать руки от дождя, а их дрожь – от напарницы. Высек искру.

Пропитанный маслом и обвалянный в порохе фитиль занялся моментально. Шипение перепугало осла, который заревел и застриг ушами. Я выпряг его и дал хорошего пинка. Животина ускакала, оскальзываясь на мокрой брусчатке.

Только потом я вдруг понял, как бессмысленно было спасать животное, когда должно погибнуть столько людей.

Фитиль быстро прогорал. Был он двухминутный – мы не хотели, чтобы кто-то нашел заряд, когда мы отойдем.

– Бежим, – сказала Легион.

Мы помчались в черные переулки Монастырского взгорья.

Когда яростная вспышка разорвала небо над Серивой, а грохот сотряс стены, мы уже взбирались на крышу старого дома. Оглушенный, я не удержался на краю, но Легион тут же ухватила меня за плечо и помогла взобраться наверх. Оттуда я увидел, как к небу поднимается столб синей пыли, выросший среди безоконных зданий на Монастырском взгорье.

Люди в окрестностях вскакивали с постелей. Ставни распахивались настежь, раздергивались толстые шторы. Грохот пробудил и еще кое-кого: те создания, которые для горожан были лишь легендой, но существовали на самом деле, исхудавшие и голодные, питающиеся несчастными, которых они похищали через неумело составленные укороты.

Теперь, когда рухнула вся восточная стена монастыря, впервые за долгие десятилетия Молчащие Сестры увидели свет луны и огни города.

Вместе с огнями в их обиталище ворвался запах человеческих тел, смех и громкие разговоры из портовых таверн.

Молчащие Сестры завыли от наслаждения.

Они хотели есть.

* * *

Все началось с одного вибрирующего в ночном воздухе рыка, донесшегося до нас со стороны взгорья. Видимо, некий назадачливый прохожий решил сократить путь тамошними улочками и стал первым живым существом, на которое наткнулись освобожденные Сестры.

Мне стало дурно, когда я представил себе, как они пожирают его живьем.

После этой сольной увертюры, прозвучавшей под аккомпанемент дождя, грянул целый оркестр: несколько переплетающихся криков, наверняка из какого-то дома или трактира. Через миг к ним присоединились и другие.

Вскоре отовсюду раздавалось стаккато отдельных нот, лавировавших между главной мелодией. Паника охватила весь квартал. Некоторые кричали не потому, что на них напали Сестры, а потому, что крики слышались уже отовсюду.

Мы сидели на крыше, во тьме, вслушиваясь в эту симфонию ужаса. Ждали, когда зазвучат в ней новые инструменты. Наконец вопли привлекли сюда отряд ночной стражи. Дюжина солдат пробежала по улице, направляясь в сторону Монастырского взгорья. Хриплые приказы командира раздавались под нами: одинокая мелодия экзотического инструмента, который до конца симфонии больше не появлялся. Когда они исчезли, все звуки заглушил нечеловеческий, пронзительный рев раненой Сестры. А потом еще один. Однако намного чаще слышны были голоса убиваемых людей.

Музыка сменила интенсивность и темп. Наконец тенепространство затряслось.

Мы ощутили укороты, по которым из квартала Контегро выскакивали на Монастырское взгорье дворцовые тенемастера и солдаты из портового форта, целые колонны дисциплинированного серивского войска. Мы видели, как они вываливаются на одну из площадей: группка серебряных жуков в броне, омываемой дождем.

Симфония вошла в последнюю фазу. Ударили бубны – нота тенестрелов. Выстрелил каскад высоких пощелкиваний – пороховые пистолеты. Грянули разбиваемые двери, выламываемые окна. Сестры убегали через дворы, прятались по углам домов, шипели на устремленные в них острия алебард.

Реками тяжелого порохового дыма схватка вытекала в прилегавшие кварталы.

Легион улыбнулась. Все шло по плану. Даже дождь, казалось, стихал.

– Думаю, пора подать им сигнал, – сказал я, не отрывая взгляда от уличного хаоса.

– Мы уже это сделали, – ответила она.

Вынула из-за пазухи медную подзорную трубу и внимательно осмотрела сморщенную ветром поверхность залива на противоположной от Монастырского взгорья стороне, глядя поверх набережной Серивы.