Онлайн книга «Фамильное привидение»
— Неужели исчез? — Именно. — Что же, растворился в воздухе? Улетел? — Ну, не ведаю, милая, таких подробностей… Исчез — и все! — И что же? — Что же… Уже весной 17-го имение Глинищевых в первый раз разграбили. А осенью… Будто вы не знаете! В общем, мало не показалось. Посмотрите учебник истории, если забыли, что было осенью. — То есть вы хотите сказать, что каждый раз, когда кому-либо из Глинищевых светили крупные неприятности, на горизонте в сумраке ночи объявлялся этот призрачный старик? Так сказать, проклятие рода Глинищевых? — Но почему же в сумраке ночи?! Например, Александр Митрофанович Глинищев накануне самых крупных в своей жизни неприятностей, в партере Мариинского театра, когда давали «Жизнь за царя», встретился взглядом с неким господином. И то был… — Старик? — Именно. Неподвижный взор с эдакой потусторонней прозрачностью, очень бледное, мертвенно-бледное лицо, желтоватые костлявые, страшно худые и длинные пальцы… Как очень точно написано у Михаила Юрьевича: «В его глазах блистала необыкновенная уверенность, как будто они читали в будущем». — И?! — А утром следующего дня Александра Митрофановича арестовали за подделку векселя. — Да что вы? Не зря, стало быть, блистала уверенность… — А с Верой Алексеевной Глинищевой что случилось?! — Что же с ней случилось? — Ну как же… Увидела старика-проклятие ночью в углу спальни и на следующий день умерла… — Какой ужас! — А вы хоть знаете, что произошло, когда Михаил Юрьевич Лермонтов назначил четырехчасовое чтение нового романа? Речь шла о «Штоссе»… — Не-ет… — Так вот, когда приглашенные собрались у графини Растопчиной и классик открыл тетрадь — чтение продолжалось всего пятнадцать минут! Далее в тетради оказалась белая бумага. А «Штосс» — это знают все — неоконченный текст! — Розыгрыш? — Мистика! — Да, возможно, вы правы. Впрочем, все это было так давно… очень давно, — задумчиво пробормотала Светлова. — Но у этой истории удивительное продолжение! — Рина Васильевна вдруг усмехнулась: — Надо вам сказать… Наша Алена, например, таких старичков до смерти боится! — Неужели? — удивилась Светлова. — Неужели ей кто-нибудь мерещится под влиянием семейного предания? — Мерещится? — Рина Васильевна кокетливо рассмеялась. — А может, и не мерещится? — Ох! — испугалась Светлова. — Мне даже как-то не по себе стало — теперь, после вашей легенды! — Да вам-то с какой стати? Чего это вы вдруг заволновались? — Старушка подозрительно взглянула на Аню. — И не надейтесь. Вы ведь не Глинищева! Не по Сеньке шапка. Чтобы такие привидения являлись, надо, знаете, родословную аж от Гедиминаса иметь! — Все равно страшно… — А в общем-то, в том, что касается старика, вы правы… Кто его знает? Суеверие не суеверие… Как говорится, лучше, чтобы все-таки не являлся! — Согласна! И Светлова заторопилась, стала прощаться… Дома Аня снова положила перед собой фотографию Бориса Эдуардовича Роппа и некоторое время задумчиво ее рассматривала. Фотоснимок, конечно, не дает полного представления о человеке. Живописный портрет старика Роппа, виденный ею в его затхлой, пропитанной книжной пылью комнате на Якиманке, например, показался Ане более живым. Какой же он все-таки, этот Ропп? Аня устало потерла виски… И неожиданно для самой себя вдруг отыскала в книжном шкафу том Лермонтова. Стало быть, «Штосс»? Как там Алена сказала? «Один к одному: описание старика Штосса у Михаила Юрьевича Лермонтова». Светлова открыла короткий, всего в несколько страниц, давно, со времен школы, забытый текст и стала, отчего-то с непонятным волнением, его читать: «Казалось, этот портрет писан несмелой ученической кистью, — платье, волосы, рука, перстни — все было очень плохо сделано; зато в выражении лица, особенно губ, дышала такая страшная жизнь, что нельзя было глаз оторвать: в линии рта был какой-то неуловимый изгиб, недоступный искусству и, конечно, начертанный бессознательно, придававший лицу выражение насмешливое, грустное, злое и ласковое попеременно». — Дышала такая страшная жизнь, что нельзя было глаз оторвать… — вслух повторила она. Странно или нет, но, прочитав это лермонтовское описание портрета, висящего в пустом доме «титюлярного советника» Штосса «в Столярном переулке, у Кокушкина моста», Аня снова потянулась мыслями к портрету Роппа. «Не случалось ли вам на замороженном стекле или в зубчатой тени различить профиль человеческого лица, профиль иногда невообразимой красоты, иногда непостижимо отвратительный?» Теперь Светлова уже не могла не думать про портрет Роппа… Пожалуй, безусловно, второе: «непостижимо отвратительный»! Светлова снова углубилась в чтение… «За дверью послышался шорох, как будто хлопали туфли, известка посыпалась с печи на пол… В эту минуту обе половинки двери тихо, беззвучно стали отворяться; холодное дыхание повеяло в комнату; дверь отворялась сама; в той комнате было темно, как в погребе. Когда дверь отворилась настежь, в ней показалась фигура…» В это время в соседней комнате щелкнул автоответчик — и столь отрешенно углубившаяся в чтение Светлова чуть не подпрыгнула от ужаса. «Что ж… — подумала она, — если Глинищевы прониклись такими же настроениями, их можно понять!» Аня снова отыскала взглядом потерянную строчку: «То был седой сгорбленный старичок; он медленно подвигался, приседая; лицо его, бледное и длинное, было неподвижно; губы сжаты; серые, мутные глаза, обведенные красной каймою, смотрели прямо без цели». «Сколько, однако, у классика точек с запятой… — поразилась Светлова. — И что значит гений: все до единой — кстати! Н-да… Если ты хотела увидеть старика Роппа, Светлова, считай, что это случилось… — думала Аня. — И неудивительно, что Глинищевой он напомнил ее фамильное привидение». В общем, если бы все словесные портреты составлялись с такой силой таланта — найти преступника не составляло бы особого труда. Теперь уже с явным азартом она продолжила чтение: «— А на что же мы будем играть? я вас предваряю, что душу свою на карту не поставлю… (Он думал этим озадачить привидение…) А если хотите, — продолжал он, — я поставлю клюнгер; не думаю, чтоб водились в вашем воздушном банке. Старичка эта шутка нимало не сконфузила. — У меня в банке вот это! — отвечал он, протянув руку. — Это? — сказал Лугин, испугавшись и кинув глаза налево, — что это?» |