Онлайн книга «Атланты. Моя кругосветная жизнь»
|
Другой совершенно своеобразный мир Парижа, без которого Париж не был бы Парижем, – это дети. Во Франции очень большое количество многодетных семей. В отличие, например, от соседней Германии, где в лучшем случае по одному ребенку в семье, здесь нормой считается иметь трех-четырех детей. Пока родители работают, за детьми присматривают няни. Маленькие парижане – раскованные, веселые, прекрасно одетые и ухоженные, наполняющие своим щебетом парижские парки и скверы, образуют совершенно удивительную атмосферу веселого солнечного Парижа, устремленного в завтрашний день. В Париже жизнь кипит и днем и ночью, но стоит свернуть с шумной магистрали за угол и сделать несколько шагов, как ты оказываешься на тихой, мощенной булыжником улочке с приглушенным светом фонарей, пришедшей будто из Средневековья. И кажется, что вот прямо сейчас, из-за угла выйдут три мушкетера вместе с д’Артаньяном, и начнутся те приключения, которые так привлекали в детстве. А совсем рядом шумные магистрали пересекают бульвары, и Париж продолжает свою дневную, вечернюю и ночную жизнь. Когда на грани серых крыш Смотрю я перед сном, Мне снова видится Париж За питерским окном. Там посреди чужой земли Плывут по Сене корабли, И мы с подругой Натали Идем на Пляс Итали. Не зная горя и забот, С зари и до зари Гуляет праздничный народ По парку Тюильри. Где прежде жили короли, Теперь тюльпаны расцвели, И мы с подругой Натали Идем на Пляс Итали. Там от вина и счастья пьян, Зажав бокал в руке, Сидит с друзьями д’Артаньян В нарядном парике. Там над бульварами вдали Летят на север журавли, И мы с подругой Натали Идем на Пляс Итали. Там пьют веселое вино В вечерний этот час. Ах, почему же так темно За окнами у нас? А там поют: се тре жоли, — Скорее жажду утоли, И мы с подругой Натали Идем на Пляс Итали. Когда попадаешь в Париж, то, оборачиваясь на собственную жизнь, вспоминаешь ту великую литературу, прежде всего русскую, которую ты для себя открыл в детстве. Здесь нельзя не вспомнить замечательного писателя Ивана Сергеевича Тургенева, который в свои последние годы жил в Европе и немало сделал для сближения русской литературы и литературы западноевропейской. Тесная дружба связывала его в Париже с Флобером, Золя, Гюго, Мопассаном, Мериме, Жорж Санд и другими французскими писателями. Скончался он в 1883 году под Парижем, в городке Буживаль, от рака легких. Что за странные тени, однако, Отражаются в этом стекле! Умирает Тургенев от рака На уютной парижской земле. В этот вечер, закатный и длинный, Что ему вспоминается вдруг, — Бенефисы прекрасной Полины Или Бежин покинутый луг? Или хмурый предутренний Невский У Владимирской церкви немой, Где устало бредет Достоевский Из игорного дома домой? Кто талант из них был, а кто гений? Все растаяло нынче во мгле. Умирает от рака Тургенев На уютной парижской земле. Благородного профиля облик, Головы нерастаявший снег, Уплывут, как серебряный облак, В недалекий Серебряный век. Я смотрю на тома его прозы, Я лечу ими раны души. Там цветут меж беседками розы, И свежи они, и хороши. Над усадьбою веет прохлада. Неподвижна озерная гладь. И не рубят вишневого сада, И не учат еще убивать. С Парижем связана трагическая судьба еще одного русского поэта – Владимира Маяковского, который был и остается моим любимым поэтом. Именно здесь он встретил, по-видимому, последнюю свою любовь – Татьяну Яковлеву. Это была не просто любовь, а попытка вырваться из того окружения, в которое Маяковский попал в Советском Союзе, и обрести желанную свободу. Он писал ей: «Я все равно тебя когда-нибудь возьму, одну или вдвоем с Парижем». Он был всерьез влюблен в Яковлеву. Как знать, возможно, судьба Маяковского могла сложиться иначе, если бы он приехал в Париж еще раз. Кровавые знамена Октября, Мы с ними век свой прожили не зря, — Они и нынче причиняют боль нам. Поэт, изображавший бунтаря, С потомками сквозь годы говоря, Был в личной жизни слабым и безвольным. Он, изо всех вытягиваясь жил, Великой Революции служил, С родной страной делил ее напасти, Но, полюбивший с юношеских лет, Свои стихи подняв, как партбилет, От женщины зависел и от власти. Помахивая грозным кулаком, Он пел, одолевая в горле ком, Всю звонкую им отдавая силу. Обеими обманут и влеком, Он у обеих был под каблуком, И обе привели его в могилу. Невозмутимый сохраняя вид, Он бронзовый на площади стоит, Хвалебными статьями пережеван. Его поэм артиллерийский ряд Потом опять для жизни возродят Письмо и резолюция Ежову. Последний выезд. Франция. Париж. Не убежишь, Володичка, – шалишь: О Яковлевой и не думай лучше. Обратно возвращаясь, по пути, Он отдал фирме «Лориган Коти» Весь гонорар, который был получен. Печален звук оборванной струны. Давно уже в помине нет страны, Чей паспорт был ему иного ближе. Погиб поэт, и нет его вины, Что никому сегодня не нужны Все сто томов его партийных книжек. Минувший век немыслимо далек. Он догорает, словно уголек. Конец поэта горестен и жалок. Но много лет, пока не вышел срок, Его подруге клали на порог Букеты им оплаченных фиалок. Другая любовь Маяковского, Лилия Юрьевна Брик, сыграла в его судьбе достаточно сложную роль. Знаменитый любовный треугольник стал для поэта роковым. Именно Брики, особенно Осип Брик, который сотрудничал с «органами», посоветовали не давать визу Маяковскому, для того чтобы он не смог снова поехать в Париж, поскольку опасались, что он женится на Татьяне Яковлевой и навсегда останется во Франции. Здесь вспоминается посвященная Брику эпиграмма, обычно приписываемая Сергею Есенину: «Вы думаете, кто такой Ося Брик? Исследователь русского языка? А на самом-то деле он шпик и следователь ВЧК!» К сожалению, так оно и было. Однако Лилия Брик уже после гибели Маяковского обеспечила ему бессмертие. Именно на ее письме Сталину красным карандашом была начертана знаменитая резолюция вождя: «Товарищ Ежов! Очень прошу Вас обратить внимание на письмо Брик». Н.И. Ежов тогда еще не возглавлял карательные органы, а был секретарем ЦК ВКП(б). Далее шли строки, которые люди моего поколения учили в школе наизусть: «Маяковский был и остается лучшим и талантливейшим поэтом нашей советской эпохи». Этот маузер дамский в огромной руке! Этот выстрел, что связан с секретом, От которого эхо гудит вдалеке, В назидание прочим поэтам! Отчего, агитатор, трибун и герой, В самого себя выстрелил вдруг ты, Так брезгливо воды избегавший сырой И не евший немытые фрукты? Может, женщины этому были виной, Что сожгли твою душу и тело, Оплатившие самой высокой ценой Неудачи своих адьюльтеров? Суть не в этом, а в том, что врагами друзья С каждым новым становятся часом, Что всю звонкую силу поэта нельзя Отдавать атакующим классам. Потому что стихи воспевают террор В оголтелой и воющей прессе, Потому что к штыку приравняли перо И включили в систему репрессий. Свой последний гражданский ты выполнил долг, Злодеяний иных не содеяв. Ты привел приговор в исполнение – до, А не задним числом, как Фадеев. Продолжается век, обрывается день На высокой пронзительной ноте, И ложится на дом Маяковского тень От огромного дома напротив. В окрестностях Парижа расположен удивительный уголок России – кладбище Сен-Женевьев-де-Буа. Здесь лежат русские, которые потеряли при жизни свою Родину и обрели ее только после смерти. Но обрели, будем надеяться, навсегда. Многие из тех, кого мы называли Белой гвардией и кто был воспет Мариной Цветаевой и другими замечательными поэтами и писателями, остались на этом кладбище. Любого приехавшего сюда потрясает порядок воинских захоронений. Славные офицеры Белой армии лежат по своим воинским подразделениям – отдельно Донская артиллерия, отдельно казачьи войска, отдельно кавалерийские части. До самой смерти они сохранили приверженность и любовь не только к России, но и к своим воинским традициям, в том числе и к тем учебным заведениям, где воспитывались. Кроме званий, генеральских, полковничьих и других, почти у каждого на могильной плите можно увидеть погон того кадетского корпуса или юнкерского училища, которое они когда-то окончили, будучи молодыми. |