Онлайн книга «Высшая школа имени Пятницы, 13. Чувство ежа»
|
Наверняка стекло, просто стекло, совсем не страшное, обычное стекло!.. И на самом деле здесь вовсе не страшно. Главное – не смотреть по сторонам. И перед собой не смотреть, пусть даже темно и ничего не видно. Ничего – и никого, потому что тут и нет никого!.. А вот под ноги можно. Под ногами пол, просто пол. Я помню: узорчатый, такие на нем разводы и прожилочки. Каменный пол. Наверняка каменный, холодит ноги, чувствуется даже сквозь кроссовки. А был бы деревянный – было б тепло. И тогда бы он скрипел. А этот – не скрипит. Совсем. Только немножко шуршит, если задеть подошвой, вот так: – Тс… с-сладкий… Вот как шуршит! Замечательно совершенно шуршит! Почти членораздельно! И совсем даже не страшно!!! И совсем-совсем никто тут не дрожит и не боится. Просто холодно. Мне холодно! А если подошвой еще раз?.. – С-сла-аденький… Это, наверное, камни разные. А еще, говорят, иногда бывает такой ветер, шуршащий и говорящий. Это если бутылку на чердаке воткнуть, где сквозняк, я в книжке про такое читал. Наверное, и здесь тоже бутылка… только здесь ветра нет. И тихо, совсем тихо, ничего не слышно, даже машин на улице… или их просто нет? Может быть, уже утро наступило, там, откуда я пришел, а тут – не наступит никогда, здесь же все мертвые, зачем им утро?.. Кап. Кап. Шарк кроссовкой. Просто шарк. И дыхание, вот, слышно. Мое. И видно что-то… Свет?! Нет, я не дрожу, то есть мне просто холодно, и… Наверное, это луна. Через окно. Здесь же должно быть где-то окно? Или нет? Да есть же, просто мне не видно. Их закрыли на ночь. Пришел сторож и закрыл. А потом ушел. А я остался. Здесь. Один. И свет – через щели, наверняка! Жалюзи опустили, а щели остались. И в них луна, а вовсе не банки. Это не банки светятся, правда же? Банки не могут светиться! И эта голова одноглазая – она же не может улыбаться на самом деле. Это так. Мерещится. Наверняка мерещится! Шарк-шарк. Шарк. Шарк-шарк-шарк. Шаги? Но я же стою! Почему шаги за спиной?! Нет же, нет, это мерещится. И сбоку – кажется! Это просто ветер, и вода капает. Надо закрыть глаза, успокоиться и дышать. Ровно. Как вода капает… Кап-кап. Кап. И ближе – кап-кап-кап. И слева. И справа. Шарк-кап-кап… Заткнуть уши! Надо закрыть глаза, заткнуть уши и не слушать, и не смотреть! Как Одиссей, он уши заткнул, и я тоже! Там сирены пели, точно, сирены… нет? На улице не слышно сирены?! Вот же, прошуршала машина, пусть это сюда, пусть пожарные, пусть полиция, пусть кто-нибудь… кто-нибудь живой! Кто не шепчет, не шаркает, не поет тонко и фальшиво, на одной ноте… да нет же, это машина проехала, и пол шуршит! Пол, потому что подошва у кроссовок резиновая, рифленая. Обыкновенная подошва, обыкновенный пол. Вот же: ш-ш-ш… ш-што… приш-шел?! Пос-смотреть? Рис-скуеш-шь! И тут же, грубый голос: – Днем с-смотреть нужно! Днем тих-хо. Тих-хие мы, безопас-сные. – Не в то время ты пришел, мальчик! – совсем отчетливо, прямо над ухом. Голоса окружают, и что-то касается рукавов, спины, пальцев, что-то холодное, мертвое… Нет! Вас нет! Уходите!.. почему вы не уходите?! Почему я не слышу себя, только вас?.. – …С-сейщас-с мы тебя с-смотреть будем… – …Ручки-ножки. Глазки. – А уш-шки?! – Рассмотрим как следует. Растащим по баночкам. Кому чего?! Кому чего не хватает?! Это не здесь. Здесь никто не говорит! Некому здесь говорить! Это… это просто я вспомнил! Это первого сентября, в школе! Так Кот говорит! Говорил… Надо уши закрыть. Ладонями. А глаза открыть, да, открыть глаза! Вот. Вот, ничего тут такого. Просто темно. И витрины, просто. Уроды. В витринах. Заспиртованные. Неживые. – Уроды?! Откуда шепот? Я же зажал уши! Я не слышу. Ничего не слышу, вот так. Чье-то дыхание на щеке; резкий, аптечный запах бьет в нос. А может, не аптечный? До ужаса мерзкий. Мертвый. Я ничего не боюсь. Они же не живые. …Они не мертвые?! В ладонь – влажное. Похоже на нос. На два носа. Как у той двухголовой косули… – Смыш-шленый мальчик!.. – шепчет… косуля?! – Мне все же уш-шко… – Незачем тянуть! – резкий голос, резкий толчок в спину. Шаг вперед, прямо к витрине с одноглазой головой, она улыбается, подмигивает, открывает черный рот… – Мне, мне глазки! Глазки! – сзади, визгливым женским голосом. Мама! Мама, прошу тебя! Мама-а! Смех. Шелест. Шуршание. – Трус-сишь, малыш-ш… Помогите, кто-нибудь, спасите меня от них!!! Витрина прямо перед глазами, вот сейчас я упаду в нее, она расколется, и эта голова… Теплые, живые руки обхватывают меня. Кто-то живой. Мама… мама? – Пшли прочь! – не мама, голос мужской, живой, сердитый голос. Может быть, это сторож? Пусть это будет сторож! Я оборачиваюсь, смотрю на него. Черты расплываются, вижу только бородку, усы, темные блестящие глаза. И улыбку. – Не бойся. Они тебя не тронут, пока я с тобой. Я верю ему. С ним – безопасно. Он не подпустит их больше. Никогда! – Ты останешься со мной навсегда? – Конечно, малыш. Теперь мы всегда будем вместе, – обещает он, улыбается, гладит меня по голове. Его рука большая и надежная, а глаза – теплые и веселые. Страх отступает, прячется под шкафы и витрины и оттуда молчит. Ждет. Не дождется. Я беру его за руку, хочу спросить: как тебя зовут?.. Не успеваю: где-то далеко бьют часы. Полночь. Бьют куранты на Петропавловском соборе [31]. А я сам – в Кунсткамере, и мне восемь. И сейчас я опять проснусь, так и не разглядев лица своего спасителя… или своего чудовища, которое всегда со мной? Бом-м-м… Глава 6,
в которой говорится о герцоге, пирогах и данайцах Бом-м… Дон вырвался из липкого кошмара с первым ударом часов. Сердце колотилось, как после долгого бега, простыня сбилась – видел бы сейчас его кто-нибудь! Хорошо, Маринка еще спит. Стыдно, господин Горский! Подумаешь, кошмар. Кошмар закончился, доброе утро вам, дышите ровно и думайте о хорошем. Например, о кофе, которым так завлекательно пахнет… и что-то такое шкворчит едва слышно, и запах дразнит… м-м-м… |