Книга Копье и кость, страница 61 – Анастасия Машевская

Шиада не спешила надевать дар мужа и вообще имела такой же мрачный вид, как и все последние дни. Она не поднимала глаз, хотя наверняка чувствовала, как отчаянно он хочет, чтобы она на него посмотрела. И посмотрела так, как не смотрела никогда, даже в постели. Посмотрела, как смотрят счастливые женщины. Как смотрят влюбленные.

– Тебе… тебе не нравится? – с опаской спросил наконец Берад с упавшим сердцем, не выдержав ожидания.

– Оно чудесное, – отрешенно отозвалась женщина без тени симпатии.

Берад решил взять инициативу в свои руки:

– Ты позволишь?

Весь небольшой опыт женщины пронесся перед ее глазами за секунды. Позволить ему надеть этот перстень? Жрица едва не покачала головой: слишком хорошо знала, чего от нее будет ждать тот, чье кольцо она примет. Обручальное кольцо такого смысла не несло – просто условность. А когда перстень становится вольным даром одного сердца другому, все иначе. Вверение и требование одновременно; главное кольцо в кольчуге, защищающей от всего внешнего мира; видимое звено невидимой цепи, что вековыми оковами скует жизнь, навсегда привязав к дарителю…

– Шиада? – Теперь и в лице Берада не осталось ни тени улыбки.

У жрицы не было для отказа ни одной причины, какую герцог счел бы вразумительной. Вся ее причина – Агравейн и его треклятое кольцо, которое теперь до конца дней будет зиять черной дырой одиночества в груди и черным пятном бесчестия – на совести. Кольцо Агравейна… простое, черное, агатовое… и куда драгоценнее всех богатств герцогства.

– Да, конечно, – проговорила женщина, беря себя в руки и наблюдая, как Берад окольцовывает ее. – Большое спасибо, дорогой супруг.

Берад вздрогнул от столь официального обращения, но тут же оттаял, когда жена поцеловала его ладонь. Ладно, как-нибудь все наладится. Хотя бы когда родится ребенок. Может, оттого она и печальна, что сама теперь понимает – на Ангорат ей не вернуться.

Проглотив подступившую к горлу горечь, жрица позволила мужу повалить себя на кровать. Берад помнил, как в один из первых раз жена просила быть аккуратнее с ней, и теперь старался действовать как можно мягче. Но надолго его не хватило.

За окном виднелся алеющий закат. Багрово-красный, словно Творитель Мира перевернул своей могучей десницей шар земли, и тысячи рек, пересекавших поля сражений во всех уголках света, потекли по небу. Словно кто-то затянул свод Этана багряными стягами дикарей-скахиров. Словно Богиня-Мать порвала на лоскуты темно-алое одеяние и сбросила покровом в мир людей.

К небу взвивались клочья дыма – последние следы отполыхавших пожарищ и пепелищ. Вот она, страшная цена гордыни и упрямства.

В просторной комнате с видом на разрушенный город собралось немало мужчин – почти все стояли в боевой готовности, держа руки на мечах. Шестеро сидели за массивным столом – победители и побежденные. На столе находились письменные принадлежности и большой развернутый лист пергамента. Переговоры длились уже несколько недель.

– Волею моего отца я обязан предложить тебе выбор: смерть или плата. Хотя поверь, будь решение за мной, вы оба умерли бы самой мучительной смертью из всех возможных. – Сарват посмотрел на орсовского владыку Алая и его сына. Два ублюдка, посмевших посягнуть на его родину; две головы, по прихоти и подлости которых проливали кровь и гибли его друзья, родичи, товарищи. И этим тщедушным псам обещали его сестру?! – Ну! Решай, бывший владыка! Ты согласишься платить нам дань или все же позволишь убить вас и выжечь раскаленным мечом клеймо Адани и Архона на теле своей страны?

– Ты его уже выжег. То, что ты предлагаешь, и так равносильно смерти. Нам нечем платить такую дань. Вы все разграбили и сожгли.

– Мы всего лишь забрали то, что вы разграбили и вывезли из наших земель! Вы же почти два года вели войну на какие-то деньги, так найдите еще!

– Сумасшедший дерзкий мальчишка.

– Дерзкий из нас ты, – констатировал девятнадцатилетний Сарват, – если не понимаешь, что, стоит мне повести бровью, и тебе отрежут язык.

Молодой человек посмотрел на ближайшего к Алаю сподвижника и едва заметно взметнул бровь. Тот с легким характерным свистом выдернул кинжал из ножен и вонзил его в стол близ королевской руки – для пущей наглядности. Алай даже глазом не моргнул. Гвардеец вытащил клинок и, убирая в ножны, разочарованно хмыкнул.

– Хватит тянуть время! Кинжал или перо, старик? – спросил Сарват.

Чертов сукин сын, признал царь и молча поставил подпись. Отложил перо и уставился на Сарвата. Тот казался удовлетворенным.

– Когда я получу обещанное?

Параллельно с вопросом один из гвардейцев царевича свернул договор, перевязал его тесьмой и передал господину.

Владыка Орса говорил ровно:

– Золото, зерно и скот соберут за два дня. Через закат обозы будут готовы.

– А люди?

– Тогда же.

– Я бы хотел видеть, что повезу домой, о плодовитый царь.

– Поговорим об этом позже.

– Нет, сейчас!

– Потом, – шепнул Сарвату на ухо одноглазый Данат. – Вы и без того достаточно унизили его величество.

– Есть за что, – буркнул Сарват, но спорить не стал. – Что ж, можете отдыхать, мои стражники проводят вас до покоев и будут неусыпно охранять царский сон. Ужин вам доставят через пару часов.

Сарват поднялся и проводил Алая с сыном и конвоем до двери. Когда шаги врагов стихли, генерал, осадивший царевича несколько минут назад, подошел к нему ближе и положил руку на плечо:

– Не перегибай палку, сынок.

Не оборачиваясь, Сарват кивнул.

– Пора убираться отсюда, – добавил еще один из начальников. Остальные соглашались.

Молодой человек, угрюмее тучи, сжав зубы, ложкой скоблил по дну тарелки, полной жаркого. Так, будто норовил проскрести в ней дырку. Время от времени поднимал глаза от варева и смотрел на отца, который с поистине завидным спокойствием и какой-то нарочитой тщательностью опускал свою ложку в жаркое, зачерпывал меру и отправлял в рот. Потом, отвлекаясь от отца, юноша окидывал глазами их новую комнату – одну из тех, в которых еще пару недель назад спали незамужние девицы мелкой придворной знати. Кровать здесь стояла одна, но большущая, человек на шесть, и было чувство, словно вместо одеял и пледов застилали ее соломой. Комната располагалась в дальней части северного крыла замка, и юноша слышал, как щели в стенах, противно воя, задувал ветер. Казалось, он приносил с собой с улицы запах страха, голода, крови и гари.

Еще парня раздражало, что вид из здешнего окна никакой. Так, отдельные фасады да торцы полуразрушенных зданий самого разного свойства: служебные помещения, как, например, вон та пекарня или вон тот цех ткачих; помещения, где оказывались всяческие услуги, положим, вон тот – дом брадобрея, а через один за ним, невысокий такой – дом некоего Лура-арфиста. Царевич не раз слышал, как говорили, будто его арфы самые лучшие, с хорошим ясным звуком и из нужных пород дерева. Хотя кто-то утверждал, что на юге живет другой арфист, имени которого царевич не помнил, и вот тому-то уж точно нет равных в выделке инструмента. А дальше, если посильней приглядеться, виден перекресток, и если повернуть на нем направо, то пятым по правую руку (сразу после большой гостиницы) будет здание, где оказывают самые сладостные из всех услуг. Тот бордель по праву считался лучшим в городе, – молодой человек внезапно усмехнулся и провел пальцами по подбородку. По красотке Танни, его последней забаве, он уже успел заскучать…