Книга Константинов крест (сборник), страница 60 – Семён Данилюк

Он мотал головой с победно задранным клювиком, елозил брюшком в мутной жиже, трепыхал мокрыми крылышками и, оттягивая удовольствие, поглядывал на рябиновую ветку в подтаявшем льду. Восторженное создание, намерзшееся за долгую, полную тревог зиму, настолько разморилось под мягкими солнечными лучами, что утратило привычное чувство опасности, и совершенно не замечало подкрадывающегося матерого кота. Единственный желтый глаз хищника горел предвкушением, — он уже вышел на дистанцию прыжка.

Мне стало жаль бедного недотепу, обреченного погибнуть на пороге выстраданной им весны. Не удержавшись, я легонько дунул.

У воробья взъерошились перья. У кота дыбом поднялась шерсть. Оба принялись обеспокоенно вглядываться в стылый воздух. В следующее мгновение воробьишко заметил опасность и взмыл вверх перед носом замешкавшегося охотника. Лишенный добычи кот негодующе фыркнул и удалился с видом оскорбленного достоинства.

— Опять ты вмешиваешься в естественный ход событий, — послышался у коризненный голос Анхэ. Вот уж кто непревзойден в искусстве подкрадываться. — А что если поблизости оказался бы не я, а суперконтролер? Ведь имеешь несколько замечаний, в том числе занесенное на голограмму.

— Жалко стало, — виновато пробормотал я, понимая, что Анхэ как всегда прав.

— Единственная реализация жалости, на которую нам дано право, — охрана своего поднадзорного, до тех пор, пока он сам не сойдет с предначертанного пути, — бесстрастно отчеканил Анхэ. Это у него здорово получалось, — накрепко запоминать инструкции. А я вот на экзаменах вроде помню, а в жизни — как-то упускаю.

При виде моего уныния Анхэ смягчился.

— Мне надо срочно отбыть в Доминикану. Идет ураган «Катрина» и назревает угроза тамошнему поднадзорному, — сообщил он с досадой. — Ведь что обидно: всё равно через семь месяцев ему суждено умереть от рака желудка. Казалось, какая разница? Еще и тяжких мучений избежал бы. Так нет, тащи до близкого предела, — судьба, видишь ли!

Впрочем, тут же взбодрился:

— Ничего, как там у смертных? Взялся за гуж, не говори, что не дюж. Превозможем!

В нашем цеху Анхэ слыл выдающимся виртуозом-многостаночником. Он даже выступил с почином — с целью экономии ангельских ресурсов надзирать одновременно за несколькими десятками душ в разных концах земного шара. Вверенные души он именовал не иначе как «поднадзорные». Подчеркивая тем главную, по его мнению, миссию ангела-хранителя.

В случае успешного завершения эксперимента его планировали выдвинуть на Архангела. И надо признать, Анхэ и впрямь поспевал всюду, — за всё время ни единого прокола. Не то, что у меня, — и за одним-единственным-то не доглядишь.

— Тебе придется в мое отсутствие присмотреть за моей здешней поднадзорной. Сумеешь? — вопросил Анхэ со строгостью.

Мне уже доводилось подстраховывать его в частых отлучках. Но в этот раз я отчего-то перетрусил.

— А вдруг мой хранимый и твоя решат провести вечер порознь? Ведь «заказ» на его убийство никто не отменял.

— До утра они будут вместе, — снисходительно успокоил Анхэ. — А если даже разъедутся на час-другой, то я провидел, — твоему сегодня ничто не угрожает. Главное, не упустить мою. Вот с ней, сам знаешь, не в порядке. В случае преждевременных родов грозит смерть. Так как, можно на тебя положиться?

Не отказывать же в пустяке. Конечно, я согласился. Тем более, присматривать за очаровательной Ксюшей было очень приятно.

— К утру вернусь, — заверил меня Анхэ, готовясь удалиться. Но вдруг нахмурился, озабоченный. — Все-таки, Анхель, твое разгильдяйство добром не кончится. Чувствую, подведешь и себя, и меня. Пока ты воробьишку спасал, опять проворонил поднадзорных.

В самом деле, джипа во дворе коттеджа уже не было.

— Сейчас верну, — смущенно заверил я.

— И когда у тебя, наконец, прибавится ответственности? — посетовал Анхэ. — Как только меня поднимут в высшие сферы, похлопочу, чтоб и тебя с земли убрали. Я всегда утверждал: чрезмерное вникание в жизнь смертного контингента пагубно влияет на неокрепшие создания, — последнее донеслось издалека.

Наверное, Анхэ и здесь прав.

…— Черт! — едва отъехав от загородного коттеджа, Павел Игумнов с силой надавил на тормоз, отчего сидящая рядом Ксюша чуть не боднула лбом массивное лобовое стекло. — Вот видишь, из-за твоих душеспасительных бесед Пирата забыли!

Он круто, прямо по целине, принялся разворачиваться. Но, глянув в зеркало заднего вида, лишь приоткрыл дверцу машины, — забытый котяра дул во всю прыть вслед за бросившими его хозяевами.

Жесткое лицо Игумнова при виде любимца расслабилось: одноглазый Пират походил на самого Павла. Такой же битый-перебитый в бесчисленных схватках. Такой же независимый и неуступчивый.

Впрыгнув в машину, Пират демонстративно уклонился от Ксюшиной ладони, пролез на заднее сиденье и там забился в угол, недовольно фырча, — пренебрежения к своей персоне он не прощал.

— Обиделся, хохотульный котяра, — констатировал Павел. Он нажал на газ, потянулся включить музыку, но попытка уклониться от разговора не удалась, — рука Ксюши загородила панель магнитолы.

— Давай хоть раз в жизни договорим до конца, — потребовала она.

Павел кротко выдохнул, уступая, но и выказывая тем, что мера отпущенного ему добродушия близка к переполнению.

— Ничего, я дольше терплю, — не отступилась Ксюша. — И, между прочим, вместе с тобой под смертью хожу. Так что имею право голоса.

Павел потупился, — возразить было нечего. В последний год находиться рядом с ним стало не просто рискованно. Это превратилось в экстрим.

Ксюша почувствовала смущение мужа.

— Сколько можно кликать смерть, Игумнов? — в голосе ее появился непривычный напор. — Вспомни последнее покушение. Эту кошмарную перестрелку. Ведь чудом остался в живых!

«В самом деле, — чудом», — мысленно согласился я.

В тот день я не удержался, — позволил себе самовольную отлучку. Как-то разом созрели абрикосы в Харьковщине. В Изюме, Купянске, Чугуеве они свисали через заборы, шлепались в дорожную пыль, лопались и растекались. Воздух сделался так густ, что в нем можно было купаться, будто в сиропе. Хотелось бесконечно парить и кувыркаться. Единственно, что мешало получить полное блаженство, — невозможность обонять и ощущать то душистое благоухание, о котором говорили все вокруг. Запахи и вкус нам, увы, недоступны.

Громкий вопль Ксюши с трудом пробился через тысячу километров и вернул меня к действительности как раз в тот момент, когда на моего хранимого уже напали прямо возле входа на Лужский стеклозавод. Нападавших было двое. И стрелять они начали с десяти метров, так что Павел успел оттолкнуть Ксюшу к заводской проходной, выхватить револьвер, который в последнее время постоянно носил при себе, и выстрелить в того, что был ближе, сбив его на бегу пулей. Но в следующее мгновение пуля в живот опрокинула на асфальт самого Павла. Не обращая внимания на рухнувшего подельника, киллер добежал до беспомощной жертвы, выстрелил в грудь, затем, торопясь, приставил пистолет к виску.