Онлайн книга «Армия за колючей проволокой. Дневник немецкого военнопленного в России 1915-1918 гг.»
|
– Слушай, скажи-ка, – заговаривает он, – вот ты образованный и должен знать – без них можно? – Что ты имеешь в виду? – озадаченно спрашиваю я. – Понимаешь, – он расстегивает кальсоны, делает короткое, отсекающее движение, – у меня больше ничего нет, так ведь? Сказать ему правду? Не могу. – Да нет, – говорю я, – думаю, все же… Только детей не будет, пожалуй… – Вот как… – хрипло говорит он, – детей не будет… Некоторое время он молчит, пару раз вздыхает, вытаскивает фотографию из рубашки, подносит ее к моим глазам. На ней крупная симпатичная девушка – настоящая родильная машина, как сказал бы Брюнн. – Моя жена, – говорит он коротко. – Мы не могли позволить себе иметь детей, денег не хватало. А она хотела шестерых, шестерых минимум. Без детей что за жизнь, повторяла она… Он возвращается на свою койку, вытягивается и больше ни с кем не говорит, пока его не отправляют в Сибирь. Когда следующим утром меня относят в перевязочную, у стола действительно стоит австрийский полковой врач, седой, суровый господин. – Вот и наш младшенький! – говорит изящная сестра милосердия и ободряюще улыбается мне. Тот оборачивается и некоторое время молча меня рассматривает. – Ну и что у вас? – наконец спрашивает он. – Мне должны ампутировать! – устало говорю я. – Ампутация? Глупости! – перебивает он. Я широко открываю глаза, он снимает повязку, вытаскивает дренажную трубку, вводит инструмент в раневой канал, недоверчиво качает головой. – Неслыханно! – бормочет он про себя. – Чем вас лечили последнее время? – Йодом, господин полковой врач! Я вижу, что у него готово сорваться резкое слово, но рядом стояла русская сестра. – Об ампутации пока не может быть и речи, – коротко бросает он. Мои раны тщательно чистят, обкладывают влажными компрессами, больше ничего. Все только вполовину болезненно, по сравнению с манипуляциями прежних врачей. От неожиданного оборота я так возбужден, что, повинуясь безотчетному порыву, хватаюсь за его руки. – Спокойно, спокойно, – резко говорит он, но по его лицу пробегает улыбка. – Следующий, пожалуйста… – Я лежу в койке с таким чувством, будто мне сказали, что наступил мир. Я глажу свою ногу и напеваю про себя. Возможно ли это, Боже? Не лихорадочный ли это бред? Я щиплю спасенную ногу, тру себе глаза, ощупываю лоб. Нет, я бодрствую, ведь сейчас утро. И все, все – правда… В полдень приходит Под. – Меня не будут ампутировать, Под! – кричу я ему навстречу. Под уставился на меня: – Что? Я думал, сегодня? – Австрийский врач… «Глупости!» – сказал он, представляешь? – «Представляешь»! – зло говорит он. – Ну не свиньи ли эти чертовы фельдшеры? – Нет, Под! Тот наш врач с неподвижным взглядом был хорошим человеком! – Держи карман! И что мне от его доброты, если бы она стоила мне деревянной ноги? Боже мой, – продолжает он, – мне следовало раньше узнать об этом! А я не решался подняться сюда! Все время думал: «Уже произошло!» – Слушай, – весело говорю я, – скоро я выздоровею вместе с тобой! Только не спеши… Он хохочет. – Постараюсь. Боюсь, в Сибири нам не будет так замечательно, как здесь… – Он роется в карманах больничного халата, выуживает два куска сахара. – Это тебе послал Шнарренберг, он тоже думал, что сегодня… Ну хватит об этом! – Хочешь сигарету, Под? – спрашиваю я. – Парень! – восклицает он. – Откуда такое богатство? Конечно, хочу… – Один австрийский офицер принес, пока я спал! – Добрые сердца у этих парней, нужно признать! – несколько покровительственно говорит Под. Мы усиленно дымим. – А что с тем человеком, раненным в грудь? – вдруг спрашиваю я. Под качает головой: – Ах, краше в гроб кладут… Наконец он встает. – Ладно, пойдем в наши хоромы, – говорит он. – Между прочим, мне уже не приходится карабкаться на четвереньках, – гордо добавляет он. Я заставляю его взять пару сигарет. – Дай и Брюнну с Шнарренбергом по одной, Под! – Ясное дело! – коротко отвечает он. – Как бы тебя опять не отправили вниз! В тот же вечер приходит австрийский лейтенант, подходит к дровосеку, садится на его постель. Я выжидаю некоторое время, затем зову: – Господин лейтенант… Он тотчас подходит. – Ну, – говорит он, улыбаясь, – похоже, сегодня у вас дела получше? – Господин лейтенант, я хотел бы… – Вы выглядите почти веселым! – перебивает он меня. – Пару дней назад я серьезно за вас опасался… – Да, и тогда вы… – Наш врач знает свое дело, верно? – снова перебивает он меня. – Знаменитый венский профессор. Я говорил с ним о вас. Я бросаю попытки поблагодарить его; вид у него не такой, какой обычно бывает у лейтенантов, характерное лицо художника с красивыми горящими глазами. – И что он сказал? – с напряжением спрашиваю я. – Грандиозная халатность. Ваши раны пришли в такое опасное состояние исключительно в результате неправильного лечения. Он надеется покончить с нагноением в три-четыре дня. Уже пора и для вашего нежного организма… – Значит, я выздоровею? – тихо спрашиваю я. – Если ничто не помешает, то непременно. – Тогда, – продолжаю я, – по меньшей мере половина этих бедняг потеряли свои конечности без видимых причин? – Без сомнений! – твердо говорит он. – Больше половины – две трети по врачебным причинам. Я снова замолчал. – Скажите, господин лейтенант… – Между прочим, меня зовут Брем, – перебивает он. – Господин лейтенант Брем, отчего наши военнопленные врачи не могут нас лечить? – Этого никто толком не знает, – подавленно говорит он. – Предполагают, что тогда, по сравнению с русскими, оказалось бы слишком мало калек. И слишком мало умерших… Три дня спустя меня переводят вниз. Под и Брюнн подскакивают на койках, когда я появляюсь вновь. – Да здравствует Австрия! – восклицает Под. Его доброе лицо сияет, как полная луна, смягчаются даже жесткие черты лица Шнарренберга. – В газетах по-прежнему ничего о мире? – приветствует он меня. – Вас снова вниз? – спрашивает человек с ранением в грудь. Вопрос звучит так, словно это его злит. |