Онлайн книга «Стален»
|
Через два дня меня выписали из больницы, выдав на руки толстенный пакет с результатами анализов. – Не откладывайте визит к врачу, – сказал на прощание Илья Николаевич. – Начнете лечение, втянетесь – станет легче. Ваше спасение в том, чтобы все сделать наоборот, то есть превратить трагедию в рутину… В огромном вестибюле я сразу заметил ту самую девочку с необыкновенно длинными пальцами и нежным лицом, которая сидела в инвалидном кресле у окна, выходящего в парк. Увидев меня, она оживилась. – Привет, – сказал я, опускаясь перед ней на корточки. – В прошлый раз ты мне так и не сказала, как тебя зовут… – Ина… – Говорила она с трудом. – Рина… – Так Ина или Рина? Я взял ее за руку, и она крепко сжала мои пальцы. – Фрина, – произнес женский голос за моей спиной. – Фрина Пиль – так ее зовут. Я поднялся, не выпуская руку девочки, и повернулся на голос. Передо мной стояла невысокая пожилая женщина в мешковатом пальто, со шляпкой и папкой для бумаг в руках, яснолобая, сероглазая и настороженная. Провинциалка, которая побаивается чужих, но не прочь поболтать с хорошим человеком. – Редкая фамилия, – сказал я. – И имя редкое… – Да какое это имя! – со вздохом сказала женщина. – Собачья кличка, а не имя. Пиль – это фамилия ее отца… – Она кивнула на девочку. – Он и назвал ее Фриной. Это у них что-то семейное, у этих Пилей, что-то связано у них с этим именем… – Кажется, мы с вашей дочерью были знакомы. Ее ведь Любой зовут? Любовь Непара? Или Любовь Пиль? Слышал, она попала в аварию… – Непара она – по первому мужу… вся ее жизнь – авария… – А что случилось? – Руку ей отрезали. – Подняла левую руку. – По локоть. Но она у меня упрямая, устроилась на работу, хорошо получает… – Давно вы в Москве? – Да лет семь уж как, восьмой пошел… – И как вам? – Да ничего. Места возле нас хорошие, каждый день ходим гулять на пруды… – На Чистые пруды? – На Борисовские… – Моя фамилия Игруев. А как вас зовут? – Екатерина Ивановна… – Екатерина Ивановна, не могли бы вы передать Любе номер моего телефона? – Я протянул ей визитку. – Может, она захочет позвонить… – Без очков не разберу, как вас зовут… – Стален Игруев. Тоже странное имя… – Да уж… – Взглянула на часы, висевшие на стене. – Пора нам… – Надела шляпку, поправила с извиняющейся улыбкой. – Никак не могу привыкнуть к столичным нарядам… Посадив их в такси, я зашагал к метро. Вероятность этой встречи была исчезающе малой, но вероятность и возможность – не одно и то же. Нас свела сила обстоятельств, та самая la force des choses, которая часто действует вопреки нашим надеждам и желаниям, лишая историю мистического характера. Я был потрясен, обрадован, растерян. Судя по тому, что рассказала Екатерина Ивановна, Лу лишилась руки, мужа, денег и роскошной квартиры на Сретенке. Каким-то образом познакомилась с Пилем, может быть, со старшим – Казимиром Казимировичем, но возможно, что с одним из его сыновей. Родила слабоумную дочь. Лу стала другой, но насколько? И что я знал о ней? А она обо мне? Я всегда считал, что настоящая любовь зиждется только на знании, без которого невозможно доверие. Чем больше мужчина и женщина знают друг о друге, тем сильнее и глубже их чувство. Впрочем, эта наивная вера с годами претерпела изменения. Если я кого и любил когда-либо, так это Фрину. Но чем больше я узнавал о ней, тем меньше ее знал. Я даже не понимал, красива ли она. Иногда казалось, что внешне она была довольно заурядной женщиной. Но когда я вспоминал, как она шла по Никольской в маленькой шелковой юбочке, взлетавшей вокруг ее стройных ног при каждом шаге, я понимал, что ничего красивее в жизни не видел… Как ни странно, это не мешало любить ее сильнее с каждым годом, хотя в этой любви давно не было ничего чувственного и ничего разумного, не было ничего, кроме света, не обещающего ничего, кроме спасения… В основе союза с Лу лежал циничный по своей природе прагматизм. Она принимала мою философию углового жильца, который не претендует на чужую собственность, и не оглядывалась на меня, когда строила свою жизнь. Иногда, впрочем, в наших отношениях возникали едва заметные щелочки, через которые вдруг пробивался другой свет – свет подлинных чувств, которые мы сознательно прятали друг от друга. Но что обещает этот свет? Мы оба стали неполноценными людьми, а калеки мнительны и обидчивы… Если мы встретимся, нам придется начинать все сызнова. Готовы ли мы к этому? Способны ли мы восполнить жизнь? Стареющий мужчина, больной раком, однорукая женщина со слабоумной дочерью – о каком будущем мы можем мечтать, на что надеяться? Что движет мною – жалость, благоговение и стыд? Или безмозглый страх перед одинокой смертью в больничной палате, набитой стонущими раздраженными стариками, с грязной кружкой на тумбочке, в луже кровавой мочи?.. Да и с чего, наконец, я решил, что Лу вернется ко мне? Сбитый с толку, возбужденный, раздраженный, я обрадовался, когда объявили мою остановку, выскочил на перрон и с наслаждением вдохнул запахи иномирья. Я взирал на пурпур и золото сталинского ампира, на восьмигранные колонны узбекского мрамора, выраставшие из каарлахтинского малиново-красного гранита и возносившиеся к высокому солнечно-желтому потолку, на легкие аркады и роскошные люстры, на лепнину и византийские мозаики, я чувствовал себя естественной, неотъемлемой и необходимой частью этой гармонии света и цвета, объемов, масс и образов, но не понимал, чего я хочу на самом деле – чуда или абсурда, чего боюсь больше всего – новой жизни или того, что ее у меня не будет… Мирча Элиаде в беседе с Клодом-Анри Роке сказал: «В каждом из нас есть что-то от Одиссея, когда мы ищем самих себя, надеемся дойти до цели и тогда уж точно вновь обрести родину, свой очаг, снова найти себя. Но, как в лабиринте, в каждых скитаниях существует риск заблудиться. Если же тебе удается выйти из лабиринта, добраться до своего очага, тогда ты становишься другим». Однако у Гомера Одиссей, добравшийся до родного дома, перебивший врагов и воссоединившийся с семьей, не стал другим. Да и странствия его на этом не завершились. Изгнанный с Итаки за убийство женихов Пенелопы, он прожил девять жизней, побывав мужем, отцом, военачальником, строителем храмов и городов, умер, воскрес и снова умер… Подлинную же свободу от себя он обрел только после смерти. Платон в десятой книге «Государства» рассказывает о душах в загробном мире, которые выбирают новые судьбы, и замечает при этом: «Большей частью выбор соответствовал привычкам предшествовавшей жизни». И только душа Одиссея поступила иначе: «Она помнила прежние тяготы и, отбросив всякое честолюбие, долго бродила, разыскивая жизнь обыкновенного человека, далекого от дел; наконец она насилу нашла ее, где-то валявшуюся: все ведь ею пренебрегли, но душа Одиссея, чуть ее увидела, сразу же избрала себе». |