Онлайн книга «Илья Глазунов. Любовь и ненависть»
Несколько часов друг позировал на таком фоне, за то время написано было лицо. Эту картину отправил в Прагу… После того как получил за нее медаль, предложил друзьям устроить выставку в Москве. – Да что мы будем показывать! – удивился Прошкин. – Как что, Коля Абрамов работы с Волги привез, ты из Латвии этюды… – А что скажут в институте? «Мы ответили: нет. – Раз вы такие, сделаю все сам. И сделал. После чего последовали известные события. На голову Ильи посыпались кары…. Как-то встретились с ним после академии. – Что говорят обо мне ребята? – Никто ничего плохого о тебе не говорит, а я думаю, что ты талант променял на успех. Все. После этих слов как будто закрыл вьюшку». Вот тут-то я задал вопрос: – Как вы сейчас относитесь к Глазунову? Ведь пишут всякое, даже о том, что не умеет рисовать… – Рисовать может! Талантливый он человек. После чего мы сели за сервированный женой Владимира Прошкина стол и выпили «Абсолют» за успех выставки в Манеже, за здоровье Ильи Сергеевича. * * * На следующий день звоню в дверь другого дома, на Невском проспекте, в квартиру Федора Нелюбина, художника, карикатуриста, знающего Илью Сергеевича с 1946 года, с третьего класса художественной школы, где уже выявились свои «зубры», умевшие рисовать акварелью, писать натюрморты. В их числе были Глазунов, Прошкин, Абрамов, Дринберг. О двух из них в дневнике художника есть такая запись: «Прошкин лучший друг после Мойши. Если бы Мойша Дринберг был более нежен, чем Вова Прошкин – Суслик, как я его прозвал. А Суслик „яду полон“». (Михаил Дринберг стал известным архитектором Садовским.) Снова задаю те же вопросы, что и Прошкину, зная, что получу на них ответы, содержащие много новой информации. Первым делом новичку Феде дал Илья кличку Губа, таким способом зафиксировав его физический недостаток – тонкие губы. – Была ли кличка у Глазунова? – Звали его Башкомяс, Башлык, что значит башковитый, большая голова, Окуньков, но они не прижились. Клички всем давались по особенностям внешности. Коля Абрамов за умение выдвигать вперед челюсть получил кличку Челюсть. В первые дни я ощутил на себе какую-то дедовщину: стоило мне отвернуться, как тут же Илья рисовал мой профиль. Когда же я противопоставил ему свои сатирические данные, тогда насмешки прекратились, мы подружились. В школе Илья был признанный лидер, отличник, первая скрипка. Наша преподавательница Марья Алексеевна Перепелкина выделяла его среди всех, приглашала домой, усаживала рядом с сыном выполнять домашние задания. …Хозяин выносит на свет альбом со старыми фотографиями и рисунками. На групповом снимке вижу Нелюбина и Глазунова, рядом Абрамов среди сверстников, воспитателей, крестьянских детей. Снимок сделан во дворе дачи, куда школьников вывозили на лето. Не всех, из малообеспеченных семей. В белой рубашке невысокий мальчик с копной густых светлых волос, падающих на лоб, – Илья Глазунов. Дача находилась под Ленинградом. В повести «Дорога к тебе» есть такая запись: «Мне было семнадцать лет. Была весна. Мой друг сказал: „Поедем в Углич – вот где Русь настоящая!“». – Кто был этим другом, не вы ли? – Нет, то был Эдуард Яковлевич Выржиковский, по прозвищу Выржик. Вместе они ездили не только в Углич, но и в Переславль-Залесский, Плес, Таллин. По их следу многие кинулись в открытые ими места. Выржик на четыре года старше нас, к тому времени был сильный художник, у него Илья многому подучился. Вместе с Глазуновым я учился в одном классе школы и три года в институте, потом мы разошлись по разным мастерским. Как самый одаренный он попал в класс Иогансона… От прошлого сохранилось много юмористических рисунков, две серии. Рядом с франтом, повязавшим шею ярким шарфом, Глазуновым, стоит великовозрастный студент Макс Косых, парторг, тот самый, с которым на уборке картофеля подрался Женя Мальцев. Максим пришел в академию с фронта, где участвовал в пленении фельдмаршала Паулюса. У него была задача воспитывать комсомольцев. Он играл некую роль наставника, слушал, о чем спорили, что говорили студенты, над чем потешались, порой неосторожно, рискуя оказаться за порогом института. Был в институте преподаватель истории, читавший лекции неординарно, рассказывавший эпизоды, не входившие в программу курса. Так поведал он, что после «кровавого воскресенья», расстрела у Зимнего дворца, предводитель демонстрации поп Гапон эмигрировал за границу, где встречался с Лениным, при этом лектор многократно на все лады подобострастно склонял имя, отчество и псевдоним вождя. И вдруг после лекции парторг слышит: – Владимир Ильич Ленин был лично знаком с попом Гапоном. Встреча их произошла в Швейцарии, где Владимир Ильич проживал в эмиграции. Поп произвел на Владимира Ильича Ленина неприятное впечатление. И когда Гапон ушел, Владимир Ильич, как сугубо интеллигентный человек, сказал ему вослед: «Какой мерзавец!». После этого монолога Максу пришлось объяснить, что это не анекдот о вожде, а пародия на преподавателя. * * * Был в годы учения еще один источник информации о вожде, запечатленный на «Портрете писателя С. К. Вржосека». – А что ты, Илюша, думаешь о Ленине и Крупской? – спросил однажды старый писатель, юрист по образованию, у которого проходил практику Керенский, друг Вересаева. Его Илья увидел случайно в коридоре издательства, где работала его двоюродная сестра, и попросил попозировать, заинтересовавшись «очень несоветским лицом». Илюше ответить тогда было нечего, а бывший сотрудник питерской воскресной школы, где работала Надежда Константиновна Крупская, высказался, на минуту утратив бдительность: – Ленин – работяга, компилятор и удивительно скучная личность, не говоря уже о Крупской. Понять не могу, как он превратился в гения? И потом он же был больной, фанатик, узколобый школяр… * * * На другом рисунке студенческих лет на полу лежит пьяный малый нерусской наружности, он же студент из Германской демократической республики, будущий ректор академии в Дрездене Фриц Айзель, уважавший русскую водку. Увидел я на рисунке поющего Рудольфа Карклина. Перед кончиной он жил в Москве, был ассистентом в мастерской профессора Глазунова. Илья представлен на нескольких рисунках. Нарисовал его Федор Нелюбин стоящим на одной ноге, как петуха, в модном демисезонном пальто и велюровой шляпе, с кашне на шее, в пиджаке, из-под которого выглядывает жилет. При галстуке, уже тогда ставшем непременной деталью туалета. В одной руке этюдник, в другой – пачка толстых книг. На поднятой ноге видны носки в клеточку, как у франта. – Почему Глазунов стоит на одной ноге? – Он любил эпатировать, мог пробежать по коридору и пооткрывать все двери, прокричать петухом, прокукарекать, закудкудахтать… |