Книга Я буду любить тебя вечно, страница 26 – Мария Метлицкая

Отряхивая рабочие рукавицы, он неспешной, взразвалочку, матросской походкой приблизился к ней. Встал напротив, скинул рукавицы на землю, смачно сплюнул и посмотрел ей в глаза – в упор, насмешливо и дерзко. Медленно оглядев ее с головы до ног, оценивающе, с мужским, наглым прищуром, усмехаясь, покачал головой:

– Шикарно выглядишь, а? Ну просто с Елисейских Полей, не иначе!

А она только и посмела кивнуть:

– Да, Сережа. Просто шикарно. Да и вообще – все хорошо. Ну ты же видишь! Так хорошо, что так бы и прыгнула прямо туда. – И она кивнула на только что вырытую яму.

Два его подельника снова смолили и с нескрываемым удивлением смотрели на них.

– Ты вроде за каким-то индусом замужем? Или за иранцем? Слухи дошли. – И Серега нарочито громко и смачно сплюнул на асфальт.

– За ливанцем, – бесцветным голосом ответила Милочка. – Хотя… какая разница?

– Судя по прикиду, – Серега хмыкнул и одобрительно кивнул, скользнув по ней острым взглядом, – удачно! А, Мил? Значит, сложилось все у тебя?

– Удачно? – словно не расслышав, переспросила Милочка. – А! Ты об этом. – И совсем равнодушно, глядя куда-то в сторону, добавила: – Да что мы об этом: удачно, неудачно! Какая разница… – Она подняла на него глаза и тихо, с опаской спросила: – А ты как, Сережа? Ты давно здесь?

– Три года, – коротко бросил он и снова сплюнул. Затоптал сигарету носком старого кеда. – Три года, – повторил он. – Вот и вся жизнь прошла, Милка! Так вот, раз – и прошла! Глупо прошла, бестолково. И грубо. Некрасиво прошла. Ну, – он вдруг улыбнулся, – пойдем, я тебя провожу. До калитки.

Милочка кивнула, и они молча пошли по узкой тропинке, ведущей к выходу.

Вдруг она остановилась, подняла на него глаза и с мольбой спросила:

– Серега! Ты мне расскажи! Как ты… вообще? Почему здесь? Где ты живешь? Что с твоими родителями?

Он хмуро смотрел в сторону. Немного помолчав, кивнул на скамейку.

– Ну, если ты не торопишься…

Говорил он отрывисто, короткими, рублеными фразами, словно говорить ему было не только невыносимо стыдно и горько, но еще и больно.

– Первый срок – восемь лет – скостили до пяти, ты, наверное, знаешь. Пятерку отбарабанил. Вышел. Как там было? – Он усмехнулся. – Что говорить? Ужастики на ночь… Было несладко. Два года был здесь, на свободе. Жил в Куйбышеве, у одной знакомой, так, случайно познакомились на вокзале, ну и понеслось. Гражданочка эта, – он криво хмыкнул, – пригласила к себе. Ну и поехал – в столице меня никто не ждал и ничего не держало. Прокантовались мы с ней пару лет. В общем, об этом неинтересно! – добавил он жестко, и Милочка увидела, как заходили у него желваки. – Так вот, прокантовались. Ну а потом… – Он сильно затянулся сигаретой. – Потом я снова попался. Влип как дурак, почти на ровном месте. Взяли за задницу и обрадовались: а! Срок уже был! Ну и припаяли опять пять лет. Гражданочка та сразу честно сказала – ждать не буду, передачки слать тоже. Мне надо устраивать жизнь. Конкретная была барышня, четкая, у нее все по полочкам. Ну и ушел я оттуда. Снова на пятеру присел.

А когда вышел… Здесь тоже встретили. Папаша мой ушел от матери к молодой. Квартиру разменял – себе, сволочь, взял большую и в центре. Сказал – ты во всем виновата! Ты вырастила уголовника. А я еще хочу пожить и родить нормального ребенка. И мать отправил к черту на кулички – в Мытищи. В однокомнатную с газовой колонкой на первом этаже. В общем, нагрел ее и меня по полной. А мать не сопротивлялась – она уже давно болела, после моего первого срока. Что-то с психикой – совсем с резьбы сорвалась. А после развода еще стала кирять. Помнишь, какая была красавица? – Серега вздохнул. – А сейчас ничего не осталось. Рухлядь, старуха. Короче, вернулся. Идти некуда. Поселился там же, в Мытищах, с матерью. Зимой сплю на кухне, а летом на раскладушке на балконе. В общем, живем… – И он замолчал. – Ну а дед умер давно, еще тогда. Да ты, наверное, знаешь.

Милочка кивнула:

– Слушай! А дача? В смысле – дедова дача?

– Она еще тогда ушла. Мать продала: деньги нужны были на адвоката.

Долго молчали. Потом он хлопнул себя по коленкам, нарочито бодро улыбнулся, встал со скамейки и весело сказал:

– Ну что, Милк! Попрощаемся? На веки, так сказать, вечные? Рад был тебя повидать!

Она посмотрела ему в глаза и увидела в них такую невообразимую тоску, такую печаль, такое смущение, что слезы мгновенно навернулись на глаза.

– Серега! – наконец спросила она. – А почему ты тогда…

– Чтобы ты меня дождалась? – оборвал он ее. – Ну ты и дура, Милка! Да о тебе думал, дуреха! Чтобы ты жизнь устроила! Не поняла?

– Поняла. Только это ты, Серега, дурак! Уж извини.

Тот вздохнул и развел руками:

– Что уж поделать! Прощевай, Милка-красавица! Счастья тебе и любви! И еще – крепкого здоровьица! – юродствовал он. Усмехнулся, махнул рукой и пошел прочь – вразвалочку, по-матросски. По-блатному.

Милочка простояла, глядя ему вслед, несколько минут. Он не обернулся, и она медленно пошла к автобусу.

В ту ночь, после их встречи на кладбище, не уснула ни на минуту. Сидела на кухне – без света, не заметив, как наплывает слабый, синюшный рассвет. Муж пришел под утро. Увидев ее, коротко спросил:

– Мечтаешь?

Она повернула голову, с удивлением, словно в первый раз, увидела его, кивнула. И в эту самую минуту ей все стало ясно.

Она вздрогнула и улыбнулась:

– Уже! Намечтала.

Она вышла из кухни и отправилась в спальню. Ловко достала чемодан и быстро, размеренными и четкими движениями начала аккуратно укладывать вещи.

Он стоял в дверном проеме и внимательно смотрел на нее.

– Ну, значит, так! – кивнул он. – Только один вопрос, если не трудно. Ответишь?

Милочка остановилась, повернулась к нему и беспечно кивнула.

– Ага!

– Ну спасибо! А ты куда собралась?

– Да не знаю! – Она легко пожала плечом. – Не пропаду, не беспокойся! Как-нибудь, что-нибудь! Да все устроится, ты не волнуйся!

Муж быстро вышел из комнаты, бросив:

– Не буду мешать.

Увлеченная сборами, Мила не обернулась.

Через некоторое время он зашел в комнату и поставил на комод коробку.

– Здесь все твое! Не брыкайся, бери.

Она открыла коробку и растерялась – в коробке лежали ее драгоценности, все, что дарил ей муж. И все, что дарили ей его родственники – за все эти годы.

Она покачала головой:

– Нет, Парвиз! Не возьму! Мне… неловко.

– Прекрати! – резко оборвал ее он. – Все это твое, и не говори ерунды. – Он вышел из комнаты и тут же вернулся. В его руке был толстый конверт, из тех, в которых отправляют важные уведомления. – Это тоже тебе! – сказал он и протянул ей конверт. – На первое время.