Книга Тайны ветра. Книга 1. Маяк чудес, страница 54 – Нелли Мартова

Я пробралась к нему, тихонько потрогала его за локоть, посмотрела снизу вверх и спросила:

– Это не вы, случайно, обронили?

Мужик обернулся, посмотрел на карточку, которую я протягивала ему, и взял ее. Я чувствовала себя так, словно прикармливаю саблезубого тигра. Он уставился на открытку, потом перевел взгляд на сцену, потом снова на открытку.

Дио мио, а что, если работы «серых халатов» намного сильнее? И моя открытка сейчас не подействует? От этой мысли у меня разом похолодели ноги, и я принялась усиленно шевелить пальцами в туфлях. Наконец, здоровяк почесал в затылке, сунул карточку в карман пиджака, заляпанный жирным пятном, и пробасил:

– Слушаю и повинуюсь.

Я икнула. Блондинка вытаращила глаза. Дио мио, ну я же не хотела использовать эту дурацкую фразу!

– Пойдемте, пожалуйста. – Я взяла его под руку, чувствуя себя маленькой девочкой. – Мне нужна помощь.

Он покорно двинулся за мной, только обернулся и сказал разинувшей рот блондинке:

– Иди, подожди в машине. Скоро приду.

– Как вас зовут? – спросила я, когда его спутница, ревниво оглядываясь, ушла.

– Серега, – пробасил он.

– За мной, Сергей. – Я потащила его за руку.

Я отчаянно вертела головой в разные стороны. Время уже подошло – где она, Александра? Зрители, шумно обсуждая спектакль и на чем свет стоит кляня артистов, оркестр, дирижера и постановщика, а некоторые – и самого Верди, неспешно расходились из зала. От пестрой толпы рябило в глазах: кофточки «театралок» блестели золотистыми нитями, украшения и сумочки сверкали в свете огромных люстр, вечерние платья отражали весь спектр радуги – нежно-голубые, ярко-красные, сине-бархатные. Я пробиралась сквозь толпу, цеплялась взглядом за серый цвет и разочарованно вздыхала: худенькая девушка в сером трикотажном платье, еще одна – в свитере и темных джинсах, третья – в белой водолазке и серой жилетке, и ни одного серого балахона.

Здоровяк следовал за мной послушно и даже охотно, словно за любимой маленькой дочкой, моя рука тонула в огромной ладони, стрелки часов подбирались к половине десятого. Я начала паниковать. Сейчас же все разбегутся!

– Выше посмотри, солнце, – пропела Аллегра.

Я подняла глаза, посмотрела на балкон, на галерку, потом обернулась и обнаружила знакомую мне троицу. Вот уж никак не ожидала увидеть их на сцене! Меня обуял азарт. Забыв, что я, вообще-то, культурная женщина, бывший преподаватель вуза, я растолкала хвост очереди на выход локтями. Перед моим помощником люди расступались сами.

Лишь на мгновение я остановилась перед мостиком, ведущим на сцену. Никогда раньше я туда не поднималась. Для меня это – святая святых, место, где обитают небожители. Троица тихо ругалась, они шипели друг на друга и размахивали руками.

– Опять меня не послушали! Я же говорила, нет здесь больше никого, – говорила коротышка. – Что вас вечно на какие-то интеллигентские забавы тянет? Поехали лучше в ночной клуб!

– Подожди, да, – отмахивалась, вглядываясь в расходящихся зрителей, пухлая девица с косичкой, в которой я узнала Александру.

– Время только зря потратили! У меня до сих пор только двуш. А у вас обеих уже пятыш! – ворчала самая высокая, в полосатых гольфах, похожая на Эльвиру, подплясывая на месте.

Там, где только что «умирала» моя любимая Аида, эти чучундры нашли место для ссоры!

– Держи всех троих и не отпускай. – Я пропустила Сергея вперед и легонько шлепнула его по плечу.

В моем голосе неожиданно проснулись командные нотки. Раньше бы у меня в жизни язык не повернулся обращаться к незнакомому здоровяку на «ты». Моя собственная открытка действовала и на меня тоже – теперь нас с Сергеем связывал поток.

Троица на мгновение оторопела, но уставилась не на Сергея, а на меня. На лицах отразилось изумление, словно я материализовалась из воздуха. Коротышка и девица с косичкой одновременно достали из широких карманов халатов уже знакомые мне открытки с птицами и приставили их друг к другу. Розовые ручки, покрытые куцыми перьями, тянулись из-под крыльев пингвина и душили тонкую шею цапли. Grazie al cielo, высокую Сергей успел схватить за руки. Если бы она успела достать третью открытку – с орлом – дело бы закончилось тем, что я бы тоже напялила серый халат, а потом однажды глянула бы на себя в зеркало – и тут же умерла бы от разрыва сердца.

Но и первых двух открыток хватило, чтобы я застыла как вкопанная посреди мостика, не в силах двигаться дальше. Перед глазами поплыли пятна, и я начала проваливаться в полусон. Мелькнула нелепая мысль, из тех, что возникают на грани между сном и явью: «Кажется, стоя спят только слоны». А потом вернулась картина, которую я предпочла бы никогда не видеть: клетка, Павлик, треск пламени и мои руки, комкающие бумагу. Это не было так реально, как в прошлый раз, ожило лишь воспоминание, представшее, однако, перед мысленным взором необыкновенно ярко – словно все это на самом деле происходило когда-то. Пальцы свело мучительной судорогой. Еще минута – и поверю, что это я…

– Возьмите программку. – Услышала я картавый женский голос, и в мою руку лег листок бумаги.

С трудом удерживая листок в скрюченных пальцах, я изо всех сил попыталась сфокусироваться на нем.

– Сатана там правит бал, там правит бал, – фальшиво запел картавый голос. – Ну повторяйте же за мной.

«Люди гибнут за металл, за металл», – донесся откуда-то издалека едва различимый голос Аллегры.

– Люди гибнут за металл, – неуверенно подпела я.

«Посмотри вокруг. Посмотри, посмотри, посмотри», – эхом повторяла моя радость. Я цеплялась за все, на чем мне удавалось сосредоточить взгляд. Сначала увидела ряды красных кресел и ковровые дорожки, потом – тяжелые хрустальные люстры над головой, примитивную лепнину на перилах балконов и лож бельэтажа, обшарпанные полированные двери и пожилых вахтерш в форменных юбках и жилетках. Наконец, до меня дошло, что я стою в зале оперного театра и разглядываю его с удивлением, как в первый раз, обращая внимание на детали, словно мне поручили написать о нем репортаж. Зал казался мне чужим, провинциально-помпезным и одновременно призрачным, без спроса проникшим в реальность со старой фотографии в городском музее.

За моей спиной раздался визг, потом топот, а я так и стояла с бумажкой в руке, как памятник Ленину, не шелохнувшись. Поток разгуливал по залу, словно привидение – по любимому старому замку. В нем жили точеные фигуры балерин и внушительные силуэты примадонн, звучали жизнерадостные баритоны и суровые басы, лирические сопрано и пронзительный фальцет.

Сзади что-то происходило, а поток уводил меня на свою сторону, туда, где внешние звуки приглушаются, и все, что есть вокруг, рассыпается на миллионы крохотных точек. Кресла превратились в море, играющее красными бархатными волнами, как его собрат на открытке с каруселью – голубыми. Ветер носил по залу ноты, и они ложились на выцветшую бумагу тысячами знаков – ровными и корявыми, написанными простыми карандашами и чернилами, с брызгами клякс. Бесконечность, сотканная из бумаги, заполняла зал, и ей вторил контр-тенор – голос, в котором соединяются женское и мужское, голос, слишком прекрасный, чтобы быть земным. Никогда я не слышала столь чувственной и возвышенной музыки. Наверное, так поют ангелы в раю. Я могла бы слушать это пение вечно, я сама стала музыкой, мелодия рвалась из меня наружу, и мой собственный голос соединился с тем другим, божественным… Дио мио, и зачем я только открыла рот!