Книга Руки оторву!, страница 14 – Ульян Гарный

– Пусти… его, Гриша… заходи… Петр… уха.

Жеребцов посмотрел на меня исподлобья, но невольно улыбнулся и прошел в шатер.

Я успокоился и предложил ему присесть на единственный деревянный табурет, сам плюхнулся на лежанку.

Петр опустил мешок на пол и сказал:

– Я принес тут кой-чо, приодеть тебя надо.

– В смысле? – не понял я.

– Ведро на коромысле, – буркнул главарь всадников, но все же объяснил: – Не годится твой доспех для степной битвы. У кубаев не сабельки, как у мрассу и прочих, а кривые тяжелые мечи – сыромятную кожу и кольчугу секут насквозь. Если с намета бьют – всадника поперек ополовинят, иногда даже башку следом у лошади срубают. У них седла высокие, с приступкой – как на троне сидят, оттого им прямо бить не с руки, по спине или по боку супротивнику целят, когда мимо проносятся. Твои доспехи сзади и под мышками слабые, если сечи быть, а по всему так и выходит, – порежут на тикайскую лапшу.

Петр достал из мешка черную броню из вороненой стали. Она состояла из длинных пластин, соединенных толстыми стержнями, пропущенными в петли и расклепанными на концах в виде наконечников копий. На плечах и на боках пластины были плавно загнуты, закрывая плечи и подмышки. Гладкие поверхности брони были покрыты маленькими пирамидками.

– Примерь-ка, тока кольчугу надень английскую, чтобы руки-ноги полностью закрывала.

Когда я переоделся и с помощью Петра надел новый панцирь, то почувствовал себя неуютно: на плечи легла немалая тяжесть, а загибы пластин под мышками не давали до конца опустить руки вдоль тела. Но это было еще не все: на шее защелкнулся шипастый ошейник, с которого свисала вдоль спины узкая пластинчатая полоса до самой пятой точки, а на руках появились многочисленные браслеты с медвежьими мордами.

Жеребцов с удовольствием осмотрел дело рук своих и довольно крякнул:

– Ну-ка, походи, махни, будто мечом рубишь, – предложил он.

Двигаться было тяжело и неудобно, я пыхтел и потел под этой грудой железа.

– Ничо – первые десять лет тяжело, потом привыкнешь, – «успокоил» меня Петр, – а теперь я тебе косцы прилажу, из-за которых басурмане меня Серпом дразнят.

Он достал из мешка два длинных, не меньше двух метров, серпа: один, в виде полумесяца, приладил мне на правый локоть, второй, похожий на молодую луну на палке, – на левый. И, наконец, напялил мне на голову шикарный шлем – стальную оскаленную морду медведя, дал в левую руку небольшой круглый щит с изображением раскрытой когтистой лапы лесного хозяина. Стало и вовсе тяжко. Петр осмотрел меня с ног до головы, что-то подтянул, где-то ослабил: дышать стало легче, да и к давлению на голову и плечи я начал привыкать.

– До чего ладно сели железа́, – восхитился конник, – хорошо Кудло все подгадал. Как влитой пришелся. Пойдем. Теперь конька твоего приоденем, тока локтями не шеруди – зарежешь еще кого.

Я вышел из шатра, осторожно ступая и оглядываясь по сторонам. Сергий и Григорий восторженно смотрели на меня во все глаза, разинув рот. Петр хотел пнуть Гришку, но тот снова увернулся, похоже, у них теперь соревнование – застань обозника врасплох, счет пока явно не в пользу командира всадников.

Глава славенской конницы одобрительно хмыкнул и деловито затопал к телегам, создающим заслон вокруг лагеря. Когда он подошел к ближайшей подводе, поставленной на бок, просто толкнул ее несильно рукой, она отлетела, как будто не имела никакого веса, открывая проход. Раздался оглушительный залихватский посвист, и вскоре из темноты вылетели несколько всадников, с ними – вороной белогривый жеребец, под стать Ассаму, но не такой рослый.

– Ну, чего глядишь? – сказал мне Петр. – Давай зови конька.

Я подумал про Ассама и тут же услышал его злое ржание. Он вынырнул из тьмы и пошел легким шагом на жеребца с белой гривой. Подскочил и встал плотно: щека к щеке, надавил головой вбок. Но седой не поддался, стоял как вкопанный. Так они и застыли в лошадином единоборстве, только передние копыта стали медленно погружаться в землю.

– Ну, ну, – негромко проговорил Петр, уверенно подходя к жеребцам, – Чернышка, Ассамушка, не балуйте.

Он схватил их за морды и мягко развел в стороны. Я на секунду испугался, зная характер своего скакуна, но обошлось: Петр притянул головы коней к себе, гладил крутые шеи, что-то тихо нашептывал им прямо в уши.

Ассам опомнился, освободился, мотнув головой, и подбежал ко мне той особой рысью, которой приближался только ко мне, куснул за стальное плечо.

Всадники, приехавшие по сигналу Жеребцова, спешились и стали доставать из переметных сум металлические части чего-то грандиозного, деловито перекликаясь. Петр снова подошел к Ассаму и стал ему что-то негромко втолковывать. Конь внимал словам сотника и не пытался убежать или напасть, я даже почувствовал легкий укол ревности, но жеребец не кусал лошадника за плечо, и это меня успокоило.

Петр разрешил подойти своим людям, и они стали облачать коня в доспехи, затягивали ремешки, прилаживали седло. Ассам заартачился только когда ему надели огромный, причудливой формы шлем, но Петр достал кинжал и ударил острием прямо в железный лоб. Лезвие отскочило. Вопреки ожиданиям Ассам сразу успокоился.

Петр и его помощники разошлись в стороны. Передо мной предстал железный дракон. Рогатая голова, торчащие повсюду шипы, крупная чешуйчатая броня совершенно изменили вид моего скакуна. Он выглядел как грозный боевой механизм. Я забрался в седло. Вместо стремян были железные сапоги в виде когтистых медвежьих лап, на бедрах помощники застегнули широкие трубы, намертво закрепленные к бокам Ассама, надели шипастые наколенники. Высокие луки седла закрыли пах и поясницу. Довершила мое боевое убранство небольшая юбка из железных пластин.

– Теперь поезди, Тримайло, помаши руками, пригнись вперед, опусти локти, ниже, еще ниже, вот так, – покрикивал Петр, – держи низко, когда в басурманские ряды будешь врываться.

Так мы упражнялись часа два: я усваивал новые для меня приемы. Как видно, учитель мой, Косматко, про такие не знал или не нашел нужным меня обучать конному бою в строю против степняков. А может, Петр передавал мне сугубо свои, особые знания.

Я узнал в эту ночь много нового: как врываться в боевые порядки врага, отступать, рубить саблей и косцами, поднимать коня на дыбы и приказывать ему лягать назад. Когда я уже начал валиться с коня от усталости, Петр сказал:

– Хватит, Василий, поесть тебе нужно и поспать. Доспех не снимай. Мало ли что… Да и привыкать тебе надо.

Не прощаясь, мы разошлись по шатрам, я кое-как улегся на лежанку, которую пришлось вытащить на середину шатра, чтобы косцы не задевали полотняные стены.

Если не ворочаться, то вполне комфортно, но проблема заключалась в том, что мне засыпалось только, как следует поворочавшись и только на правом боку.

Поэтому сон не шел, а только какая-то полудрема охватила мое тело и разум. И в этом пограничном состоянии между сном и явью мне почудилось, что я смотрю сверху на внутреннее убранство своего шатра и вижу себя, раскинувшегося на полу. Глаза полузакрыты, руки подрагивают. Я захотел взглянуть на лагерь и сразу очутился снаружи. Мне подумалось про вид с высоты птичьего полета, и рывок вверх перехватил дыхание и заставил сердце замереть. Правда, это все были фантомные ощущения, мое нынешнее состояние не предполагало газообмен и кровообращение.