Книга Что скрывают красные маки, страница 41 – Виктория Платова

— Считаете меня сумасшедшим?

— Считаю, что вам уже пора сделать то, о чем вы говорили. Или время еще не пришло?

— Почти пришло. Когда появляется моя птица, значит — время пришло.

— Мы возвращаемся на пляж на Пхукете?

— Мы и не уходили оттуда. Только море ушло. И я увидел птицу. Она клевала что-то… Наверное, это были креветки. Или маленькие рыбешки, еще живые. Она клевала и смотрела на меня. А мама смотрела себе под ноги. А я смотрел кино.

— То самое, очень маленькое? Когда в финале рвется пленка?

— В тот раз оно было длиннее обычного. Ненамного.

— Что же вы увидели?

— Маму. Как она плывет в арыке. Ужасно болит голова, ужасно… Знаете, что такое арык?

— Примерно представляю себе.

— Этот был непохож на другие. Что бы вы там себе ни представили. Но я уже видел его когда-то. Когда-то я уже был в нем.

— Вы тонули?

— Кто-то другой, не я. Она была рядом со мной. Она спасла меня.

— Мама?

— Моя птичка. С красными перышками на голове и желтыми лапками. А в том коротком фильме, который я увидел, мама плыла. И глаза у нее были закрыты. И у всех остальных были закрыты глаза. Множество людей, множество закрытых глаз.

— Они были мертвы?

— Нельзя сказать точно. Слишком короткий фильм. Я только помню, как они стали разбиваться, — словно были стеклянными. Р-раз — и от человека ничего не остается, кроме осколков.

— А… мама?

— Да-да, хороший вопрос. Если бы она была стеклянной, как все остальные, — было бы легче. Она просто разбилась бы — и все. Но мама — из плоти и крови. Маме больно, когда стеклянные осколки задевают ее. Ранят. Лицо, руки, лоб — все прошито ими. Еще немного — и живого места на ней не останется.

— Вы увидели это?

— Нет. Фильм кончился. Пленка покрылась пузырями и сгорела. Все как обычно. И я должен был сделать то, что обычно и делаю. Спасти ее.

— Что-то пошло не так?

— Я сказал: нам нужно уходить с пляжа. Прямо сейчас.

— А она?

— У нас есть еще время — вот что она ответила. Тогда я напомнил о встрече. С тем человеком, который больше, чем друг. И мама согласилась. Почти согласилась. И даже взяла меня за руку, как делала всегда. А потом у нее в сумке зазвонил мобильный.

— Она ждала звонка?

— Не этого. Потому что она удивилась. Нет, это неправильное слово. Она стояла как громом пораженная. Как будто снова умер отец и она только что узнала об этом.

— Вы помните, как умер ваш отец?

— Не уверен. Но мама ведь точно бы запомнила, правда?

— Скорее всего.

— Разговор был не очень длинным. Два или три моих фильма поместились бы в нем, не больше. Только она не разговаривала — слушала. А потом сказала что-то про маленький бар. Как же он назывался? Нет, не помню…

— Это важно?

— Важно, что он был совсем рядом, в паре десятков метров от нас. Пляжный бар с пятью столиками под навесом.

— А птица?

— Что?

— Ваша птица. Все это время она была рядом с вами?

— А-а… Да, да. Она подошла даже ближе, чем обычно. Мама сказала, что будет ждать в этом баре. И отключила телефон.

— И вы не поинтересовались, кто звонил?

— Все равно бы я ничего не добился. И у нее было грустное лицо… И очень грустные глаза. Ничего грустнее я не видел. Мы должны уйти — вот что я сказал. И взял ее за руку. Думал, она послушается, как слушалась всегда. Ты не можешь здесь остаться — вот что я сказал еще. «Это ты не можешь», — ответила она. Ты не можешь, а я должна. Все уговоры были бесполезны. Что бы вы сделали на моем месте?

— Не знаю. Попыталась бы убедить. Сказала бы, что ей грозит опасность.

— Ничего другого?

— Я не могу так. Мне нужно подумать.

— Вы совсем не помогаете мне, когда помощь действительно требуется. Я надеялся, что будет по-другому.

— Я не должна кричать и размахивать руками.

— Хорошо, что вы это уяснили.

— Хотя некоторые операции по спасению предполагают подобное.

— Не эта.

— Тогда я осталась бы с ней.

— Что? Я не слышу вас.

— Я осталась бы с ней.

— Не слышу вас! Не слышу!..

— Я осталась бы с ней.

— Лучше вам помолчать. Очень болит голова. Очень… Мне было уже все равно, испугаю я маму или нет. Если мы не уйдем отсюда прямо сейчас — случится самое страшное, — вот что я сказал ей.

— Самое страшное уже случилось.

— Что? Вас ведь не было там.

— Видите? Я действительно кое-что понимаю. И могу помочь.

— Вас не было там, но это не имеет значения. Мама сказала мне именно это. Слово в слово. Попросила отнести сумочку в гостиницу.

— И вы послушались?

— Вы знаете ответ. Иначе мы не говорили бы сейчас. Мама сидит в плетеном кресле у самого дальнего столика. И смотрит в ту сторону, куда ушло море. На ней ее любимое платье — красные маки на зеленом фоне. Кажется, оно, но я не уверен… Почему я не уверен? Почему я ни в чем никогда не уверен?

— Нам нужно время, чтобы в этом разобраться.

— Хотите перетянуть его на свою сторону?

— Его?

— Время. Вы до сих пор не поняли, что дело совсем не в нем? Сколько бы времени ни прошло, мама будет сидеть за тем столиком. Сидеть и смотреть на море.

— А вы? Что будете делать вы, сколько бы времени ни прошло?

— Идти в гостиницу с маминой сумочкой. Сначала идти, потом — бежать. Мимо фонтанчиков, мимо стоянки с автобусами, она совсем рядом с центральным входом. Я хотел подняться в номер. Мы условились, что я буду ждать маму там, я говорил вам?

— Нет.

— Но я даже не вошел в гостиницу. Потому что снова увидел птицу. Она сидела на скутере. Знаете, такие маленькие мопеды? — ими управляют без прав…

— Конечно, знаю. У одного моего приятеля был скутер.

— Я просто хотел приблизиться к ней. Но она исчезла, как исчезает обычно. В самый неподходящий момент, когда была так нужна мне. А скутер остался, что ему сделается. И ключ зажигания торчал в замке. А на руле висел шлем.