Онлайн книга «Скрещение судеб»
|
31 августа елабужский горсовет призвал всех жителей выйти на расчистку посадочной площадки под аэродром. Обещали выдать каждому по буханке хлеба – хлеб был в цене. От семейства Бродельщиковых пошла хозяйка, Анастасия Ивановна, от Цветаевой – Мур. Должно быть, перед уходом Марина Ивановна накормила его завтраком, она была с утра в фартуке, как и обычно, когда занималась домашними делами. Потом собрался на рыбалку хозяин. Он сказал Марине Ивановне, что они с внучком пойдут на реку, и ему показалось, она вроде бы даже обрадовалась, что они тоже уходят. Она осталась одна… Она торопилась – боялась, вдруг кто вернется. Второпях написала: «Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але – если увидишь – что любила их до последней минуты и объясни, что попала в тупик». Дорогие товарищи! Не оставьте Мура. Умоляю того из вас, кто может, отвезти его в Чистополь к Н.Н.Асееву. Пароходы – страшные, умоляю не отправлять его одного. Помогите ему и с багажом – сложить и довезти в Чистополь. Надеюсь на распродажу моих вещей. Я хочу, чтобы Мур жил и учился. Со мною он пропадет. Адр. Асеева на конверте. Не похороните живой! Хорошенько проверьте. Дорогой Николай Николаевич! Дорогие сестры Синяковы! Умоляю Вас взять Мура к себе в Чистополь – просто взять его в сыновья – и чтобы он учился. Я для него больше ничего не могу и только его гублю. У меня в сумке 150 р. и если постараться распродать все мои вещи. В сундучке несколько рукописных книжек стихов и пачка с оттисками прозы. Поручаю их Вам, берегите моего дорогого Мура, он очень хрупкого здоровья. Любите как сына – заслуживает. А меня простите – не вынесла. МЦ Не оставляйте его никогда. Была бы без ума счастлива, если бы он жил у вас. Уедете – увезите с собой. Не бросайте. Потом… Потом – все со слов хозяйки, хозяина. Разным, в разное время – чуть разное. Но суть-то одна… Вернулась хозяйка. Дверь была замкнута из сеней, она просунула в щель руку, отворила. Вошла… Может быть, закричала, может быть, кинулась к соседям… Собрался народ. Притронуться к Марине Ивановне боялись. Она так и висела в сенях… Кто-то побежал в милицию, кто-то к врачу. Но ни из милиции, ни из больницы никто не спешил. Вынул Марину Ивановну из петли прохожий. Ее положили. «…Твердое тело есть мертвое тело: Отяготела…» Наконец явилась милиция. Явился врач. Марину Ивановну покрыли простыней, увезли… Сделали обыск в той комнатушке за перегородкой, за занавеской, где было ее последнее пристанище. Нашли три записки. Мур вернулся почти сразу после хозяйки, увидел толпу, в дом его не пропустили, сказали о случившемся. Он повернулся и ушел… В 1956 году Аля записала в своей тетради: «Димка Сикорский плохо помнит, что и как было тогда в Елабуге. Для него 15 прошедших лет – срок большой. Многое путает, он, например, был уверен, что хоронили маму зимой, и даже когда-то написал стихи об этих зимних похоронах. Но вот что у него сохранилось в памяти: он в елабужском кино смотрит “Грозу”. На экране раскаты грома и безумное лицо Катерины. И с раскатами грома дикий крик: “Сикорский!” Это Мур прибежал за ним в кино. Димка выскочил. Мур рассказал ему о мамином самоубийстве. Дальше Димка помнит, как в елабужском совете он добивался и добился разрешения на похороны, а это, говорил он, было очень трудно, в соседнем лагере военнопленных была эпидемия, и вообще смертность среди населения была велика, и почему-то ограничивали количество похорон на кладбище» [131]. Александр Соколовский, сын писательницы Саконской, которая была у Марины Ивановны 30-го и уговаривала ее остаться в Елабуге, тоже мало что помнил. Помнил, что Мур после смерти матери держался внешне спокойно, был, пожалуй, еще более замкнут, чем обычно, и взгляд его, как всегда, был холоден и, быть может, даже стал еще более холодным. Запомнилось ему, что тот сказал: – Марина Ивановна поступила логично… А Вадиму Сикорскому: – Марина Ивановна правильно сделала, у нее не было иного выхода… Эту фразу Мур будет потом повторять всем, отметая дальнейшие расспросы, оправдывая поступок матери и почти всех отталкивая этим от себя и приводя в ужас обывателей и слабонервных. И никому не придет в голову, что навязала эти мысли ему сама Марина Ивановна, слишком часто в последнее время убеждая его в безысходности своей жизни… Сикорский говорил, что Мур ночевал у него, Соколовский – что у них. Мур провел в Елабуге три ночи, он мог ночевать и у того, и у другого. И оба вспоминали, что ночью он метался, стонал и, быть может, вовсе не спал. Спустя полтора года из Ташкента Мур напишет: «Самое тяжелое – одинокие слезы, а все вокруг удивляются – какой ты черствый и непроницаемый…» Соколовскому тоже смутно припоминалось, что городские власти не давали разрешения хоронить Марину Ивановну на кладбище и шел разговор о какой-то общей могиле, и он ходил по разным учреждениям. Может, они даже и вдвоем ходили, Вадим и Соколовский. Все хлопоты легли на плечи этих трех мальчишек, которым было тогда по шестнадцать-семнадцать лет. Свидетельство о смерти было выдано Муру 1 сентября. В графе «род занятий умершей» написано: эвакуированная! Хоронили 2 сентября. Эта дата взята из дневника Мура. Хоронили на средства горисполкома, и это тоже отмечено Муром. Повезли прямо из морга, в казенном гробу, повезли по пыльной дороге туда, вверх, в гору, где темнели сосны. |