Онлайн книга «Убить Бобрыкина. История одного убийства»
|
Но Шишин не любил читать, еще и на английском. «Ты лучше расскажи», — сказал, и Таня рассказала Шишину про Пипа, Мисс Хэвишем, и дочь ее приемную Эстеллу, и как мисс Хэвишем сидела в черной комнате своей, с завешанными зеркалами, в истлевшем подвенечном платье, и говорила дочери Эстелле, чтоб разбивала всем сердца без жалости и без конца…: — Ну, что же, все за стол? — сказала бабушка Тамара. — Нет, без отца не сядем, подождем еще, — сказала мать, — А это долго? — поинтересовался Шишин. — Долго, Саша, — пообещала мать. И стали ждать, и ждали, ждали, ждали, так долго ждали, он чуть не заснул. — Вот, неразменный рубль, Саша, — сказала бабушка Тамара. — Ты положи его в копилку, накопишь много денег, вырастешь большим и будешь, как твой папа, капитан второго ранга Николай Петрович Шишин. Он погиб в бою за родину свою. — Погиб? — вдруг удивилась мать, как будто раньше этого не знала, и в своем Ампире упала на пол, и кричать, кричать… — Давай от них в Австралию уедем? — предложила Таня. — Когда? — Сейчас! — Давай, — ответил он. Лежала кошка в нижнем третьем справа, битком набита денежьем. Надолго хватит. Надолго. На всю жизнь. Накинув на пижаму белый китель, в портфеле школьном он проверил сахар, соль и спички, компас, перочинный нож, что подарил отец, надел собачью шапку, невидимку шапку положил в карман и вышел, по черной лестнице спустился на пролет и позвонил. — А, это ты, привет! — сказала Таня. Он оглянулся с беспокойством, чтоб проверить, он это или нет. Бывало так, что Таня открывала не ему, другие люди тоже приходили к Тане. «Другие люди, люди в синем, а не я». На лестничной площадке пусто было. «Другие опоздали, я успел…» — Ты собираешься уже? — Ага, почти что все. — Тогда идем? — Куда? — В Австралию, куда? — В Австралию? Ага… — зевнула Таня. — Ты заходи попозже, я дособерусь… — Когда попозже? — Через полчаса… «А через полчаса чего? Через чего? — подумал. — Ведь полчаса откуда не возьмись не отсчитаешь? Да и докуда нужно знать, через чего? А он не знал, откуда и до куда. И стало страшно, что недосчитаться можно, выйти раньше, позже, или в середине, чем через полчаса, и вовсе прийти не через эти полчаса, а через те, которые не те. — Бобрыкина не видел? — заглядывая Шишину через плечо, спросила Таня. — Вчера убил его. И мать, — и рукавом стирая лоб, как будто слово думал, которое забыл, которое „Дегтярное“, — и улыбнулся, зная, что дегтярного не надо… „Никому, — подумал. — Никому“ — Дурак! — сказала Таня. — Иди домой, мне некогда сейчас, я собираюсь. — А это долго? — Нет. — А мы не опоздаем? — Кто это мы? Он оглянулся. „Мы“ — это я неправильно сказал, „мы“ всякие бывают, люди в синем тоже могут сказать, что „мы“, Бобрыкин тоже… привяжется и скажет „мы“, а этого не надо, этого не надо…» — Я и ты… Она молчала. «Опаздывают те, которых ждут, а ты себе не нужен, опоздать» — покойница сказала мать. Но Шишин вспомнил вдруг, что у него есть деньги, «деньги!» — с облегченьем посмотрел на Таню. — Есть деньги, много! Можно ничего не собирать, я все тебе в Австралии куплю, — и Шишин звякнул кошкой. — Деньги? Да, деньги это хорошо, — задумчиво сказала Таня, — гораздо хуже, если денег нет. — Тогда пойдем сейчас? — Я не могу сейчас… — Тебя не отпускает мама? — Мама умерла. Давно, — и посмотрела пристально и странно, как будто не она. — Тогда пойдем? — Я не пойду с тобой. — А с кем пойдешь? — С Бобрыкиным. Понятно? Понял? — Зачем… — А я люблю его. — Кого… его? — Бобрыкина, кого! — Как это любишь…? — Так. Люблю, и все. Он опустил глаза, и вспомнил ни откуда, ни отсюда, вдруг, как выходила Таня из подъезда, в белом платье, — наверно тоже как у матери «Ампир», — и там, на лестничной площадке, возле лифтов шарики висели: много, синие и голубые, надувные, зеленые и красные. Красиво. Шарики, флажки. Дорожка серпантина, край фаты, в стекле дыру царапал ногтем кто-то, кто-то, но не он. «Уймись!» — сказала мать, и оглушенный, как новорожденный, другой беспомощный калачиком свернулся на полу, у лифтов, сжавшись, вбив в живот колени закричал. Взлетает вверх и вниз и опускается в колени плиссированная юбка, она бежит к нему, и пробегает мимо… сквозь него… — Прости, — сказала Таня. — А что ты сделала? — поинтересовался он, она, не отвечая, подошла, прижавшись крепко-крепко, и поцеловала в губы. — Иди, — сказала ласково и нежно, — Куда? Она молчала. — Куда? — он снова звякнул кошкой. — Просто уходи. И все. И стало холодно, и страшно, белым-бело, и на одной высокой бесконечной ноте в ушах звенел звонок дверной, а может школьный на урок, или на перемену, но так, не прерываясь все звонил, звонил, звонил… «И все… — подумал. — Все». В кармане перочинный нож нащупал и щелкнул кнопкой выдвижной. И вниз по лестнице пошел, негнущиеся ноги подгибая, придерживая за карман пижамные штаны. Потом рысцой, как будто мог еще успеть куда-то, смешно бежал, попрыгивая по ступенькам. Вдруг кончилось ступеньки, и дыханье и стена, и дверь, и там, где кончилось, он развернулся, опять наверх пошел, и побежал еще спросить у Тани, что сделала она, за что простить… Споткнулся, и упал, поднялся, на стене оставив ржавые следы, утер о лоб ладони. На новой лестничной площадке выбился из сил, и скрючился кулем, и скреб ногтями рухнувшую землю, но только кафель скреб, как не было земли. И дальше выше, отпихиваясь от себя ногами, устал, приник к стене, и оттолкнул ее, ударил кулаком, еще, еще, ускорив шаг. И там ее увидел. Она сидела на ступеньке и ждала. — А ты взяла зубную щетку, Таня? Сахар соль и спички? — Взяла, — молчала Таня. — Тогда пойдем скорей. — Немножко посидим, устала, — не сказала Таня. «Ладно, — согласился Шишин. — Посидим» Был ясный день апреля. Шишин и Танюша на лестнице сидели рядом, по площадке металась семечная шелуха. «Как черный снег…» — подумал. Голова ее лежала на его коленях, и от волос ее, как в детстве, пахло мылом земляничным. И медленно накручивал на палец стружки, пружинки, вопросительные знаки золотых волос. |