Книга Река без берегов. Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна. Книга первая, страница 165 – Ханс Хенни Янн

Кажется, я начал всхлипывать, потому что в это мгновение не представлял себе, как спасти Тутайна. Я прежде надеялся, что первый концерт в большом городе таинственным образом оправдает меня. Я не принимал в расчет действительное положение вещей. Совершенно не знал, кто такой я сам.

Он меня утешил. Сказал очень громко:

— Я не стану писать, что это бессмыслица. Но вы должны мне кое-что объяснить. Я, между прочим, не понял вашу джазовую фугу. Хотя признаю, что сделана она хорошо. Вы правда верите в будущее механического рояля?

— Нет, — простодушно ответил я.

— Но писали вы только для машины? — спросил он.

— Нет, — сказал я. — У меня готово несколько вещей для оркестра, а также фортепьянные пьесы, которые надо играть руками.

— И нет ничего для скрипки… — сказал он с упреком.

Тут я пообещал, что допишу адажио за два дня, прежде чем уеду из Копенгагена, — а позже пришлю ему всю сонату.

— Царские подарки, — сказал он.

Я стал рассказывать о своей работе. Он очень удивлялся. Спросил, когда мы дошли до Ратушной площади:

— Так у вас нет издателя?

Нет, издателя у меня не было; я даже и не думал, что мои вещи кто-то может издать.

— Вы — исключительный случай, нечто совершенно особенное… — Он произнес много очень сильных слов. Вцепился в меня зубами. Он уже начал любить меня — ради музыки, которую я умел сочинять. Как человек я был ему весьма чужд.

— Вы не такой, как все, — сказал он. — Я того и гляди совершу нечто неразумное. Я ведь еще не знаю ваших вещей. И все же дерзну объявить вас новым пророком.

Он говорил что-то в таком духе. Что, дескать, готов обжечь себе пальцы ради музыки. Что уже прожил достаточно долгую жизнь, чтобы не уклоняться от опасности. Он обещал связать меня с кем-нибудь из издателей. Хотел посмотреть мои готовые композиции. — — —

Гёста и Тутайн дожидались нас долго. После того как мы вместе поужинали, критик попрощался. Попросив меня уделить ему завтра два-три часа, чтобы мы продолжили начатый разговор… Ночью я дописал к адажио партию скрипки. Утром переписал композицию набело и передал ее критику. Он же принес свой напечатанный отзыв. Чтобы я его использовал в будущем, но прежде всего — чтобы мне легче было написать письмо маме.

То, как он накануне вечером хлопал, не укрылось от внимания специалистов — коллег по журналистскому цеху, цензоров из других газет. Они сделали соответствующие выводы. Возможно, признались себе, что его мнение весомее, чем их собственное. И последовали его примеру или решили с тем большим упорством отстаивать собственную позицию. — Гёста явился с плодами их размышлений. В рецензиях значилось, что мой концерт открывает новую эпоху в музыке: эпоху возрождения клавишных инструментов, доступных для каждого. Что я продемонстрировал возможности необычного способа композиции, предполагающего упразднение нотной системы и выдвижение на первый план графического изображения со множеством оригинальных математических комбинаций. (Не участвовал ли в подобных словоизлияниях и господин Бевин?) Что публика вчера слышала одинокое песнопение гения, сравнимое с музыкой небесных сфер: перед равнодушной машиной, в одиночестве, билось большое, полнозвучное человеческое сердце… Что моя музыка — это самое настоящее кощунство, вызов публике, оскорбление, бездуховная халтура, какофония, неудачная шутка…

— По-другому не бывает, — подвел итог музыкальный критик. — Мои коллеги не умеют пристойно вести себя и не соблюдают дистанцию. Они либо неумеренно восхваляют, либо исходят злобой. Но не хотят никому помочь. Они похожи на тявкающих собак. Я обозвал бы их дураками, не будь они такими умными. Тем не менее они иногда не способны распознать музыкальную форму… Но здесь много чего найдется для вашей матушки.

Я больше не тревожился из-за того, что должен ей написать. Собирался черкнуть лишь несколько строк:

Тутайн перевел рецензии. Я не сказал ему, для чего их нужно перевести.

* * *

Критика звали Тигесен, Петер Тигесен. Он пошел со мной на Бредгаде, где я должен был рассчитаться с концертным агентством. Сказал, это никакой не крюк: нам все равно надо на ту же улицу.

Рассчитались со мной скуповато. Я получил назад залоговую сумму, а сверх того — восемнадцать крон и несколько эре. Это был мой заработок; как ни крути, меньше, чем двадцать пять крон. Я попытался рассмеяться, но не сумел. Я чувствовал себя обиженным. Реклама стоила несколько сотен крон; бюро забрало себе минимальную сумму в семьдесят пять крон; за аренду зала, отопление и свет набежало сто двадцать или сто пятьдесят крон. Дама за окошечком кассы — наверное, догадавшись о моих подсчетах — сказала:

— Рецензии на концерт хорошие.

Нам не пришлось далеко идти. Контора издателя помещалась в том же доме, этажом выше. Издатель ждал нас. Перед ним лежали те самые газетные вырезки.

— О чем, собственно, речь? — спросил он, будто не слышал о концерте и будто Тигесен не проинформировал его заранее.

Мы воздержались от объяснений. Тигесен попросил скрипку. Рояль был в соседней комнате. Мы сыграли адажио.

— Неплохо, — сказал издатель.

— Вы осел! — крикнул Тигесен. — Это алмаз, настоящий алмаз… — И потом, обращаясь ко мне: — Как вы сумели присовокупить к этому еще и партию скрипки? Всё так великолепно проработано…

— Пришлось изменить десятка два тактов, — ответил я.

— Вы выпустите эту вещь в вашем издательстве, первым, номером, — сказал Тигесен.

— Ладно, — согласился издатель. — Нарезать звуковую канавку стоит не так уж дорого.

Тем временем два грузчика доставили из дворца Одд-Феллов мой самоиграющий аппарат. И нотные ролики. Я проиграл «Chanson des oiseaux». Объяснил, в какой мере являюсь автором этой композиции и для каких инструментов ее предназначил.

Тигесен был поражен. Я понял, что он меня любит, что он мне предан. Оригинал Жанекена он, как и я, не знал.

— Это вы напечатаете, непременно напечатаете! — диктовал он издателю.

Квинтет «Дриады» выдержал испытание так же успешно, как и «Песня птиц».

— Почему вы не сыграли нам эти вещи вчера? — спросил Тигесен.

— Они не для рояля, — сказал я извиняющимся тоном.

— А что еще у вас есть? — жадно спросил издатель.

Я мог только перечислить названия, каждый раз указывая род композиции.

— После этих проб дальнейшие проверки не требуются, — сказал Тигесен.

— Думаю, мы можем напечатать пять композиций, — сказал издатель. — Пять или шесть. Нужно прозондировать почву — как эти вещи пойдут. Нельзя замахиваться сразу на слишком многое. Имя автора никому не известно. Мы не знаем, какова будет реакция в других странах.