Книга Что скрывает снег, страница 25 – Юлия Михалева

- Значит, вы одиноки? Где же вы квартируете?

- Живу я с семьей, при лавочке моего отца в шестом квартале - аккурат напротив дома Перова-среднего.

- Где окна-то выбили?

- Ваша память завидно улучается! Именно.

- Так, поди, вам лучше всех известно о деталях этого инцидента?

- Никак нет. Той ночью я, по обыкновению, был озабочен хлопотами об одном из сослуживцев. Его, почти бездыханного, как раз доставили к управе из опиумной курильни.

- Хм! Однако. Впрочем, мы отвлеклись. Чем же торгует ваш родитель? - об этом Деникин отлично знал, но отчего-то очень хотел услышать вновь, из уст Ершова.

- Батюшка мой сапоги тачает. Осмелюсь заметить, он сам выделывает кожу, и при том превосходно - весьма рекомендую!

- Хм... Значит, вы и впрямь - сын ремесленника?

- Как видите, именно так.

- А что ваша матушка?

- Она помогает при лавке. Предвосхищая ваши дальнейшие расспросы: имею я и четырех братьев. Но не пора ли нам осведомиться, каких успехов достигли на конюшне?

Деникин постучал в стену. На зов явился околоточный.

- Заговорила наконец. Но толку чуть: нелепицу несет. Бредить, видать, начала.

- А что говорит? - вмешался Ершов.

- Да всякую чушь. Болтает про покойную свою хозяйку, которую, видно, и порешила. Дескать, та плохо дом держала, и они запасов не сделали. Ну, баба и есть баба, о чем ей еще молоть?

- А дальше что?

- Ну, говорит, по зиме и запасы вышли, и деньжишки, и Вагнерова ажно распродала свои безделицы. И, дескать, ежели она неведомо откуда пропитание не приносила, то есть им и вовсе было нечего, окромя, значит, размазни. И вот - это она мелет - якобы ребенка ее когда не хотела есть размазню, то та ее пугала, что к каторжникам в лес уведет, чтобы та ела. Но на кой ляд нам этот треп? А, вот что еще: созналась она, что в зимовье-то не раз к кому-то уходила.

- Отлично! Это уже что-то. Продолжай, околоточный. Но только смотри, осторожно: насмерть не зашиби.

- Фамилию ее вызнай! - крикнул вдогонку Ершов.

***

Между тем, из мертвецкой донеслись признаки жизни. Так как Ершов делал вид, что крайне занят бессмысленными бумагами, проведать больного отправился Деникин.

Зайдя в помещение, он тут же зажал нос рукой:

- Фу!

Уходя, фельдшер оставил на столе Осецкого исписанные листы. Часть из них покрывали подробные указания по уходу за учителем, во второй находились рассуждения о причинах болезни и слова Чувашевского. Увы, почерк фельдшера был столь неразборчив, что до сей поры Деникин не смог заставить себя в него вчитаться. Он намеревался сделать это прямо сейчас, по мере разговора с Чувашевским.

- Помощник полицмейстера Деникин, - сказал он, присаживаясь и пряча за бумагами лицо. Впрочем, от запахов тонкие листы, как выяснилось, не ограждали.

- Учитель реального училища Чувашевский, - грустно отрекомендовался больной.

- Младший мой брат, Ершов, которым господин помощник давеча интересоваться изволил, посещает ваши классы в реальном, - заметила все-таки решившая проследовать за Деникиным тень.

- Помню его. Темноволосый. Хороший мальчик, старательный, - согласился Чувашевский.

Ершов широко улыбнулся.

- Ну так что, господин учитель? Поговорим о том, что с вами произошло?

- На меня напали, - вздохнул Чувашевский.

- Вы посещали веселый дом и вас там зашибли... поленом, - краем глаза прочитал Деникин. Слово «поленом» фельдшер написал поразительно четко и подчеркнул дважды. - Цельным поленом. Потом подождали несколько часов, пока стечет кровь, и в сумерках вывезли в лес на дровяных санях, где и бросили.

- Откуда вы знаете? - поразился учитель.

- На то мы и полицейские, - обрадовался Ершов.

- Значит, вы их нашли?

- К кому вы пришли в веселый дом?

- Видите ли, я не искал никого определенного. В тот день я надеялся на встречу с любой из ... обитательниц. Мне нездоровилось с самого утра...

Деникин выразительно взглянул на своего помощника. Тот сокрушенно уточнил:

- Стало быть, вы отправились туда до наступления сумерек?

- Ну да, я и говорю: с самого утра. Я не пошел на уроки и вместо того направился в этот дом.

- Досадно наблюдать такое падение нравов в нашем городе, - не сдержался брезгливый Ершов. - Но как же служебный долг?

- Боюсь, я просто не мог его исполнить до посещения... заведения... ну, вы понимаете.

- Позволите ли вернуться к поискам прежнего дела няньки Вагнеров, господин помощник?

- Валяйте.

Дождавшись, пока возмущенный Ершов скроется да дверью (которую он, как ни жаль, плотно притворил за собой), Деникин продолжил.

- На какой же почве у вас вышли разногласия?

- Так как же... Я ведь все объяснял. Я не мог уснуть.

- Это я уже понял.

Внезапно Чувашевский как будто что-то вспомнил.

- Женщина! Она лежала на большой кровати, раскинув ноги...

Внутренне покатываясь со смеху, Деникин жалел, что Ершов ушел так быстро.

- Она была вся в крови! Женщина! Она мертва!

Помощник полицейского напружился.

- Что это была за женщина? Ваша... подруга?

- О, нет! Я видел ее прежде в храме, на Рождество и Крещение... Это супруга господина инженера, Вагнера...

Деникин поднялся и отодвинул сукно с соседнего стола:

- Она?

Чувашевский закрыл глаза забинтованными руками и, всхлипывая, кивнул.

- Давайте-ка вы еще раз все вспомните и расскажете с самого начала. Ершов! Немедленно идите сюда!

Вместе с Ершовым в мертвецкую вошел и вернувшийся фельдшер.

- Ефим Степаныч! - глядя на него, как на избавителя, воскликнул Чувашевский.

Проходя мимо, тот приветственно хлопнул больного по плечу и проследовал к шкафчику, где тотчас же налил себе стопку.

- Губернаторшу отравили, - сообщил он, нисколько не стесняясь присутствия ахнувшего больного. - Скоро из резиденции явятся с официальным заявлением.

- Отравили? Но чем?

- Предположу, что ей в питье влили настойку корня вератрум лобелианум. Этой дряни полно здесь растет, губернаторша далеко не первая. Часто травятся охотники да те, кто по грибы да ягоды ходят. А местные знахари сим ядом от опоя лечат. Но с чего бы ему взяться в доме генерала?

- При нем как раз живет местный, тот нанай, что с нами следы пытал.