Книга Призрак из прошлого, страница 21 – Дженни Ниммо

– Габриэль! Габриэль, да очнись же! – заголосил Чарли, пытаясь стянуть черную перчатку с руки бесчувственного мальчика. Но тщетно: злосчастная перчатка сидела как влитая. Можно было подумать, будто она прилипла.

Габриэль с трудом повернул голову.

– Рука… больно… о-о-о… – невнятно простонал он.

– Это из-за перчатки, – объяснил ему Чарли. – Нам никак не удается ее с тебя стащить.

– М-м-м… – Габриэль выпрямился и принялся сдирать перчатку с правой руки. —

Больно-то как! У меня все пальцы переломаны! Помогите! Пожалуйста!

Чарли стал тянуть за кончики перчаточных пальцев, а Лизандр одновременно пытался подцепить кайму на запястье. Но у них ничего не получалось. Габриэль тяжело дышал, превозмогая стоны. Ему удалось выдавить:

– Она пыталась придержать дверь, а он с размаху захлопнул ее и прищемил ей пальцы и сломал.

– Кто? Кто это сделал? – спросил Чарли.

– По-моему… ох… по-моему, это была женщина. Она пыталась выбраться, она мотала головой, хотела сказать им, что не станет их слушаться… – Габриэль вновь застонал. – А он… мальчик, мне кажется, это был Манфред, так вот, он захлопнул дверь и давил и давил, пока не сломал ей пальцы. О-о-о… Больно… Точно, это Манфред, но он тогда был младше… Ай! – Габриэль опять упал лицом на парту.

Тут в дверь поскреблись, и в Королевскую комнату заглянула Оливия.

– Вот вы где! – воскликнула она. – Фиделио послал меня на поиски. Сам он не мог уйти, потому что сидит в первом ряду.

– В первом ряду? – переспросил Чарли.

– Только не говорите, что вы все забыли. В театре сегодня концерт. Ой, а что с Габриэлем?

– Ему плохо, – отозвался Лизандр.

– Это видно невооруженным глазом. Только лучше все равно оттащите его в театр, если не хотите, чтобы вас оставили после уроков.

– Габриэль, ты идти сможешь? – мягко спросил Лизандр.

– Раз надо, значит, пойду, – простонал бедняга Муар.

– Тогда идем. Чарли, помоги мне! Вдвоем они поставили Габриэля на ноги, он положил руки им на плечи. Чарли как раз поддерживал Габриэля справа, и у него сердце упало, когда на плечо ему легла скрюченная мальчишеская рука в черной дамской перчатке.

– Пойду-ка я вперед и подыщу вам три свободных места где-нибудь в последних рядах. – И Оливия умчалась.

Они дотащились до зала как раз к началу концерта.

– Сейчас тебе придется пройти немного самому, – шепнул Лизандр Габриэлю.

– Угу, – проворчал тот.

Чарли осторожно натянул рукав его плаща так, чтобы прикрыть перчатку, а потом помог Лизандру усадить несчастного страдальца на одно из трех мест, которые верная Оливия отыскала для них в последнем ряду.

К несчастью, их запоздалое появление в зале не укрылось от бдительного ока доктора Солтуэзера. Он грозно насупился, многообещающе покачал всклокоченной головой, затем вновь повернулся к сцене. Собственно, концерт еще не начинался: посреди сцены высился доктор Блур и говорил пространную речь о музыке. Вскоре до опоздавших дошло, что он излагает жизнеописание гостя академии, знаменитого пианиста Альберта Терцини.

Сама знаменитость, смуглый кудрявый мужчина с непроницаемым лицом, сидел за роялем, скрестив руки на груди, и терпеливо ждал окончания речи. Время от времени он косился на алый бархатный задник.

Наконец директор договорил. Зал бурно зааплодировал. Альберто Терцини крутанулся на круглом вертящемся табурете, взмахнул руками, и его длинные пальцы легли на клавиатуру.

Габриэль Муар и сам учился на музыкальном, причем играл именно на фортепиано, и теперь он с возрастающим вниманием слушал игру Терцини. Постепенно дыхание мальчика выровнялось, искаженное лицо разгладилось, он забыл о боли и с удовольствием слушал сложные фиоритуры и пассажи.

Вторая пьеса, которую исполнял Терцини, отчего-то показалась Чарли знакомой, но откуда – он вспомнить не мог. Какое-то давнее туманное воспоминание, может быть, из совсем раннего детства – вот что навевала эта музыка. «Может, папа играл эту пьесу?» Чарли слушал, слушал и незаметно для себя задремал. Ему приснилась та самая комната, о которой рассказывала бабушка Бон, – белая, со светлыми шторами на высоких окнах, пустая, если не считать рояля. А за роялем сидел отец, но лица его Чарли различить не мог. Он ведь даже не помнил, как выглядел папа, потому что бабушка Бон уничтожила или спрятала все фотографии своего единственного сына.

– Чарли! Просыпайся! – Габриэль дергал Чарли за рукав.

Чарли вздрогнул и открыл глаза. Сцена уже опустела, и публика теснилась в проходах между рядами, направляясь к выходу.

– Сколько ты проспал? – спросил Габриэль.

– Не знаю, – честно ответил Чарли. – Похоже, почти весь концерт. – Он с усилием поднялся со стула.

Из зала все трое вышли вместе, но Лизандру следовало идти в другую спальню.

– Тебе не лучше? Ты поправишься? – спросил он Габриэля на прощание.

– Выживу как-нибудь, – невесело усмехнулся тот.

– Мы попытаемся снять перчатку еще раз, – пообещал окончательно проснувшийся Чарли.

В спальне он рассказал о перчатке Фиделио, и вдвоем они совершили на нее новую атаку. Мальчики провозились минут пять, не меньше, и все без толку. Габриэль отправился в ванную и прибег к мылу и воде, но и это не помогло.

Габриэль вернулся расстроенный.

– Бедная ее хозяйка, – пробормотал он, устало опускаясь на край койки. – Должно быть, сломала себе все пальцы.

– А кто она была, ты знаешь?

– Она не была, она есть, – поправил Габриэль. – Она жива, более того, живет в академии. Я ее как-то видел. Это траурная дама из музыкальной башни. Раньше я думал, что она привидение, но, оказывается, ошибался. Просто она никому не нужна и совсем одинока.

К ним незаметно подкрался Билли Гриф и уставился на перчатку.

– Что это у тебя? – поинтересовался он у Габриэля.

– А как по-твоему, на что это похоже? – без особого тепла в голосе спросил Фиделио.

– На перчатку. А почему ты в одной перчатке, Габриэль?

– Снять не могу, вот почему, – вздохнул Муар.

Билли сосредоточенно свел белесые брови. Вопросов он больше не задавал, но вернулся к своей койке с видом глубокой задумчивости.

Последующие попытки снять перчатку также не увенчались успехом. От воды и мыла упрямая перчатка охватила руку как вторая кожа.

– Не тратьте силы, ребята, – посоветовал Габриэль. – Придется мне так с ней и спать. Может, за ночь она высохнет и наконец слезет. – Он широко зевнул. – Ох, я так устал, что готов заснуть где угодно и в чем угодно.

И точно, едва опустив голову на подушку, Габриэль забылся сном. Но ночью его мучили кошмары, он стонал от боли и ворочался с боку на бок.