Книга Пощады не будет никому, страница 69 – Андрей Воронин, Максим Гарин

— Что ты куришь эту дрянь, как будто денег нет купить хороших сигарет? Давай я тебе подарю пару блоков американских, настоящих, не какое-нибудь дерьмо поддельное.

Михара вскинул брови:

— Ас чего ты взял, что твои американские сигареты хорошие, а не дерьмо?

— Ну как же, куришь их — и вкус чувствуешь.

— Вкус чего? — рассмеялся Михара и тут же глубоко затянулся «Беломором».

— Вкус табака.

— А вот и нет, — старый рецидивист сбил пепел в ладонь и, приоткрыв окошко, сдул его на дорогу. — Дрянь все эти сигареты, — вновь вздохнув, проговорил он, — и курить я их никогда не буду, потому что там сплошная отрава. Я на зоне сидел, так у нас в колонии один мужик срок отбывал — биохимик, он мне рассказал про эти сигареты. У них в лаборатории проверяли. Так вот, в твоих американских сигаретах, которые делают кому не лень, какой только дряни нету! И цианистый калий, и нитраты, и смола. А вот самые чистые сигареты — это «Прима» и папиросы «Беломор».

— Не верю, — сказал Чекан.

— Правильно, так и надо, не верь, не бойся, не проси, — напомнил зэковский закон Михара. — Но мне-то ты верить должен. Курю «Беломор» и жив пока.

— Все мы пока живы, и вряд ли кто-нибудь из нас умрет от курения, — Чекан усмехнулся и протянул руку к пачке «Беломора», которая лежала поверх старого картонного чемодана с металлическими уголками, кое-где проржавевшими.

— Кури, вспомни молодость.

— Теперь твой «Беломор», Михара, труднее достать, чем хороший «Мальборо».

— Вот-вот, не люблю быть таким, как все, — Михара с дружелюбной улыбкой угостил Чекана папиросой.

— Подзабыл я его вкус, ты только мне его и напомнил.

— Вспоминай, вспоминай. "Нам дым отечества. — "

Теперь Чекан попытался повторить то, что сделал с папиросой Михара, но ему не удалось так лихо переломить мундштук, и папироса криво торчала в его зло напряженных губах. Он трижды затянулся, тут же закашлялся и в сердцах выругался:

— Хрень какая-то, сразу горло дерет! Я себе представляю, если полпачки таких обложить, тогда язык распухнет, а утром горло не продерешь.

Михара хохотнул:

— А тебе что, в опере песни петь?

— В опере песни не поют, — сказал Чекан.

— А что ж они там делают?

— Арии исполняют.

— Но все равно голосят, как на поминках. Да и не об артистах речь, про тебя говорим. А сильного мужика ничто не берет, да и привыкать к этому импортному дерьму мне не хочется, зависеть будешь от дорогих сигарет.

А «Беломор» на зоне достать проще.

— Ты так говоришь, — посмотрел на кореша Чекан, — словно опять туда собрался, словно на вольняшке задерживаться не думаешь. На шконки потянуло?

— Знаешь, думаю на воле задержаться. И желательно побыть здесь подольше. Не хочется, чтобы опять кости болели, чтобы суставы крутило. Холодно там, вот это мне и не нравится.

— Так попросись, договорись, тебя куда потеплее отправят. Тебе устроят.

— Там везде погано, не мне тебе рассказывать.

— Это точно, там везде не курорт.

Машина проскочила место, на котором Чекана тормознуло ГАИ, когда он спешил к Резаному. Авторитет помрачнел.

— А вот здесь нас гаишники долбаные тормознули, Бориса тогда еще у меня не было, Митяй сидел за рулем.

— Это когда — тогда? — спросил Михара.

— Когда к Резаному гнали, когда он мне позвонил.

— А что он тебе такого сказал?

— Сказал, что ему хреново, сердце щемит, чтобы я все бросал и летел к нему.

— И ты бросил?

— А то нет! И карты бросил, и деньги оставил. А карта шла, как назло, лучше не бывает.

— Когда везет в одном, в другом обязательно ждет прокол. И ты это должен знать.

— Да знал я это, вот и полетел сломя голову. А эти долбаные гаишники то это, то се. — И это им не так, и то не туда глядит, и ремни не пристегнуты, и номера грязные.

В общем, минут пятнадцать разбирался с ними, а в это время, наверное, и порешили Резаного азербы долбаные — Рафик со своими дружками.

— Да уж, и не говори, в таком деле минута дороже года.

— Дороже, дороже, — сказал Чекан, судорожно вспоминая то, что произошло тогда на этом отрезке дороги, ведущей в Тверь. — Ну а ты не передумал, Михара?

— Чего же это мне передумывать?

— Может, кого другого подсеем?

— Кого ты подсеешь? В таком деле только на себя и можно полагаться, все остальные чего-нибудь хомутнут, завинтят. Вот твой Винт полежал там, а где он сейчас?

— Ну ладно, он сам дурак, наркот долбаный, меры не знал. Я ему сам говорил и морду бил, но на него, ты же знаешь, слабо это действовало.

— Я его вообще слабо знал, я с такими стараюсь дел не иметь. Люди вокруг должны быть надежные, крепкие как дуб, а не какие-то наркоты.

Чекан утвердительно кивнул в ответ на долгую тираду Михары.

— Лягу, полежу с недельку, а может, дней десять отхватить придется. Заодно кости подлечу, а то просыпаюсь, хрустят, как втулки несмазанные. Все хрустит, аж противно!

— Ты еще не старый.

— Постарше тебя.

— Не в годах дело.

Михара приложился горячим лбом к прохладному стеклу:

— Я сам себя не узнаю, раньше вскакивал с постели, все гнется, ни тебе скрипа, ни шума, в общем, отлично.

А после этой ходки совсем невмоготу стало. Еще на зоне знакомый доктор говорил, подлечиться мне надо, на курорт хорошо бы съездить. Говорят, в Мацесте под Сочами хороший курорт, грязи. Вонючие, правда, но зато боль как рукой снимает. Лежишь себе в ванной, а тебя обмазывают, обмазывают, гладят…

— Ну ты и размечтался! Утрясем это дело с Якутией и поезжай в свою Мацесту, мажься грязью.

— А ты уверен, — вдруг спросил Михара и пристально исподлобья взглянул на Чекана, — что доктор чист?

— Жалко будет, если он дерьмом окажется и деньги хватанул. Мы в него вложили много, правда, он и отработал на совесть, многих на ноги поставил, от ментов спас.

Но и платили мы ему по-царски, да и дом за наши деньги куплен, и операционную мы оборудовали ему, как говорят, по последнему слову техники.

— Ладно, ладно, — Михара положил руку на колено Чекана, — ты мне его не хвали, сам покалякаю с ним, посмотрю, чем дышит, как рентгеном просвечу.

— Думаю, ошибаемся мы с тобой. У немцев-то с собой ни хрена не оказалось!

— Как я понимаю, он мужик хитрый, мог и нас перехитрить. Если что, ты уж меня не обессудь.