Онлайн книга «Фантомные были»
|
«Теперь или никогда!» – отважилась Грешко и шагнула к микрофону, попросив кого-то постеречь купленные детям игрушки и отрез ситца. Первые же прозвучавшие строки потрясли собравшихся, в том числе и вашего покорного слугу, скучавшего в зале. Ангелиночка, прочтите эти стихи, ставшие классикой и вошедшие во все мировые антологии! И Грешко прочла: Я увидела негра, входившего в двери трамвая, На эбеновый профиль смотрела, едва не дыша! И до пункта конечного, в стыдных мечтах изнывая, Я кончала, кончала, пока не вспотела душа! – Да, это был культурный шок! – вскричал Сэм Лобасов. – Казалось, любителей поэзии уже ничем не удивишь – ни обсценной лексикой, ни амбивалентным эротизмом, ни провокативной перцепцией. Но это было потрясение! Вот так, честно, открыто и, я бы сказал, фрактально в зале прозвучал живой стон женской плоти, облеченный, как писал Ходасевич, в «отчетливую оду»! Семантическая емкость вкупе с постконцептуальной открытостью, смелый нарратив, декодированный с редчайшей откровенностью… Такого дискурса современная русская поэзия еще не знала! Зал взорвался аплодисментами. Кибир Тимуров (вы же знаете, как завидуют поэты чужому успеху!) пытался закрыть трибуну, но его с криками «Иди отсюда!» – согнали с председательского места. «Грешко, еще, Грешко, еще!» – скандировал зал. – Ангелиночка, вспомните, что вы прочитали на бис? – «Чресла». – Да-да-да! «Чресла»! Умоляю, озвучьте и для нас этот шедевр постконцептуальной поэзии! Она озвучила: О мои, о мои, о мои ненасытные чресла! Скольких вы посрамили надменных и потных самцов! Ночью шлюхой подохла – наутро весталкой воскресла. И восход за окном, как натруженный фаллос, пунцов! – Какая мощная синестезия метафоры! Какая теснота стихового ряда! Какая кумулятивная витальность! Чудо! Что тут началось! Шум, крики, аплодисменты. Всем стало ясно: в литературу пришел большой поэт, окончательно, навсегда преодолевший насильственную советскую бесполость, сохранив при этом протоформу женского целомудрия, противопоставленного фаллической агрессии мужской цивилизации! Кстати, бинарная оппозиция духовного верха и животного низа, восходящая к гностическим моделям Вселенной, ярко прослеживается во всем творчестве Грешко. С гордостью могу сказать, я первым обратил внимание на манихейский оксюморон, зашифрованный в самом имени поэтессы. Ангелина – Ангел. Грешко – Грех. Не случайно наша вязниковская Ахматова легко перешагнула ту черту, у которой остановились ее предшественницы, она буквально взорвала актуальную эпистему. Ее лукаво деконструированная гендерность поражает воображение феерической сменой карнавальных масок и дискурсивных практик. Прочтите «Крестоносца», не откажите, голубушка! И голубушка не отказала: Готический камин огнем ярится, Доспехи наспех сброшены в углу, Голубоглазый странствующий рыцарь В мой замок постучал и зван к столу. Перепелов анжуйским запивая, Расскажет он, желанием томим, Как позвала его Земля Святая, Как тяжек крестный путь в Ирусалим, Как сарацины саранче подобны, Как хитроумен вождь их Саладин, Как на песке легли костьми безгробно Все те, кто не дошел до палестин… А на рассвете, замок мой покинув, Он в сердце верном унесет с собой Мою гостеприимную вагину И робкий, терпеливый анус мой! – Ах, какая тонкая аллюзия, какое целомудренное бесстыдство! Совершенно новое слово в поэзии отрицательных аффектов, свежий взгляд на сакральность телесных практик. А какая, господа, изысканная интертекстуальность! Мир прерафаэлитов, увиденный глазами де Сада или Генри Миллера, мир, осложненный двойным, нет, тройным кодированием! Конечно, шокирующий эротизм Грешко, могучий трагизм ее бесстыдства, перерастающий в манифест «желающей машины», – все это уходит корнями в семейную драму, пережитую автором. Я говорю о разрыве с мужем, нашедшим в сенях стихи своей откровенной жены. Вспомним Софью Андреевну, отыскавшую за обивкой кресла рукопись «Дьявола», что в конечном счете и заставило Толстого бежать из Ясной Поляны! Но в нашем случае бежал от жены и двух детей оператор машинного доения Николай Александров. Знаю, Ангелина, вы закончили недавно новый цикл, навеянный этой трагедией. Как он называется? – «Беспостелье». – Ах, как точно, как вкусно: «Беспостелье»… «Бес постелья». Ах, какая лукавая инвариантность! Как тонко, как звонко! Пожалуйста, что-нибудь из «Беспостелья»! Порадуйте, матушка! И матушка порадовала: Десятый класс. И я хмельная в стельку. Ночной спортзал. И шепот твой: «Ложись!» Я думала, ты мне сломаешь целку. А ты сломал мне жизнь! – Вы вместе учились? – участливо поинтересовался Лобасов. – С первого класса… – всхлипнула поэтесса. – Ай-ай-ай! Ну что ж, дорогие радиослушатели, на этой щемящей ноте мы закончим нашу встречу с самой яркой и загадочной русской поэтессой из маленького города Вязники. А вы, Николай, если слышите нас, будьте мужчиной, вернитесь в семью! Разве можно из-за либидиозных манифестаций социального тела бросать жену и детей? В эфире была передача «Из какого сора…» и я, ее бессменный ведущий Сэм Лобасов. Через неделю мы снова встретимся и поговорим в этой студии с Великим магистром «Ордена манерных куртуазов» Виктуаром Бабенчиковым. Услышимся! Снова зазвучала классика. На сей раз «Карнавал зверей». – Вы знаете эту Ангелину Грешко? – спросил Жарынин. – Знаю… – Она действительно огурцами торговала? – Никакими огурцами она никогда не торговала, – рассердился Кокотов. – Она старший научный сотрудник Музея восточных культур. А стихи за нее пишет муж… – Оператор машинного доения Николай Александров?! – усмехнулся режиссер. – Какой, к черту, оператор Николай Александров! Нет никакого Николая! Витька Бабенчиков за нее и пишет. А Сэмка Лобасов пиарит. Это он придумал про Вязники… – Зачем? – Он живет с бывшей Витькиной женой – Лизой, а у той двое детей от Бабенчикова. Надо кормить. Вот они и сочиняют… – Ловко! – благосклонно кивнул Жарынин. – Ну, выскочит на сцену мужик и пробубнит какую-нибудь рифмованную похабщину, и что? Ничего особенного. А вот если выйдет милая вязниковская училка в очочках и голоском стеснительной отличницы отчердачит про гостеприимную вагину… Это ж совсем другое дело! Помните что-нибудь из Грешко? – Да так… кое-что… – Прочтите! – Ну… если вам так интересно… – пожал плечами Кокотов и, подвывая, продекламировал: Мы с тобою коллеги. Столы наши в офисе рядом, Вместе ходим на ланч, вместе курим: короче, друзья. Но я жажду отдаться тебе на столе биллиардном, Полированный кий от нездешних оргазмов грызя! – М-мда… Звонко! – задумчиво согласился Жарынин. |