Книга Поколение Х, страница 43 – Дуглас Коупленд

– Красиво. А что, если ракета упадет в воду и плутоний затонет?

– А ты запускай ее в сторону Северного полюса, и она приземлится на лед. А если затонет, пошлем подводную лодку и поднимем его. Заметано. Бог мой, какой же я умный.

– Ты уверен, что больше никто об этом не додумался?

– Может, и так. Но пока что это лучшая из идей. Кстати, ты сегодня помогаешь мне в баре на большом приеме у Банни Холландера. Я внес тебя в список. Будет прикольно. Разумеется, если ветер не снесет все дома. Боже, ты только прислушайся, как он воет!

– Дег, а что Шкипер?

– А что?

– Как ты считаешь, он тебя заложит?

– Даже если заложит, я буду клясться, что ни о чем таком понятия не имею. И ты сделаешь то же. Двое против одного.

Я не собираюсь прокалываться по-крупному.

Мысли о суде и тюрьме приводят меня в оцепенение. Дег читает это на моем лице.

– Не боись, друг. До этого не дойдет. Обещаю. И знаешь что? Отгадай с трех раз, чья это была машина…

– Чья?

– Банни Холландера. Чувака, чей прием мы сегодня обслуживаем.

– О господи!

* * *

Суетливые сизо-серые лучи дуговых прожекторов, вращаясь, пытаются заглянуть в затянутое облаками небо, кажется, что сейчас вырвется на волю содержимое ящика Пандоры.

Я в Лас-Пальмасе, за стойкой шикарного бара на новогоднем балу Банни Холландера. Нувориши тычутся своими физиономиями мне в лицо, требуя одновременно напитки (парвеню-богатеи ни в грошь не ставят обслугу) и моего одобрения, а возможно, и сексуальных услуг.

Компания отнюдь не высокого полета: теледеньги соревнуются с киноденьгами; тела, которым повышенное внимание было уделено слишком поздно. С виду неплохо, но все фальшиво; обманчивое псевдоздоровье загорелых жирных людей; лишенные индивидуальности лица, которые бывают у младенцев, стариков и тех, кому часто делают подтяжки. Казалось бы, должны присутствовать знаменитости, но их-то как раз и нет: большие деньги и отсутствие известных людей – губительное сочетание. Хотя вечеринка определенно проходит на ура, хватка великих мира сего раздражает хозяина, Банни Холландера.

Банни – местная знаменитость. В 1956-м он был продюсером на Бродвее и поставил шоу «Поцелуй меня, зеркало», сразу ставшее хитом, или еще какую-то хренотень, и с тех пор тридцать пять лет почивал на лаврах. У него седые, лоснящиеся, как мокрая газета, волосы и неизменно злобное выражение лица, придающее ему сходство с растлителем малолетних, – результат многочисленных подтяжек кожи, которые он начал делать еще в шестидесятых. Но Банни знает кучу похабных анекдотов и хорошо обращается с обслугой – лучшего сочетания и придумать нельзя, – и это компенсирует его недостатки.

Дег открывает бутылку вина:

– У Банни такой вид, будто у него под верандой закопан расчлененный мальчик-бойскаут.

– Милый, у нас у всех под верандами расчлененные мальчики-бойскауты, – произносит Банни, незаметно (несмотря на свою тучность) вынырнувший откуда-то сзади, и протягивает Дегу свой бокал.

– Пожалуйста, лед для коктейльчика-перчика. – Подмигнув и вильнув задом, он уходит.

Как ни странно, Дег краснеет:

– Впервые встречаю человека, окруженного таким количеством тайн. Жаль его машину. Лучше бы он был мне ненавистен.

Позже, пытаясь найти ответ на вопрос, который не решаюсь задать прямо, я окольным путем завожу с Банни речь о сгоревшей машине:

– Я прочитал о твоей машине, Банни. Не у нее была наклейка на бампере: «Вы бы еще о внуках меня спросили?».

– А, это. Проделка моих друганов из Вегаса. Хорошие парни. О них мы не говорим. – Разговор окончен.

Особняк Холландера был построен во времена первых полетов на Луну и напоминает причудливое логово чрезвычайно тщеславного и ужасно испорченного международного фармазона той эпохи. Повсюду подиумы и зеркала. Скульптуры Ногучи и мебель Кальдера; сварные работы из стали изображают траектории вращения атомов. Стойка, обшитая тиковым деревом, вполне сошла бы за бар в преуспевающем лондонском рекламном агентстве эпохи Твигги. Освещение и обстановка отвечают единой цели – все должно быть обворожительно.

Несмотря на отсутствие знаменитостей, вечер обворожительный, о чем не забывают напоминать друг другу гости. Светский человек – а Банни именно таким и является, – знает, что требуется для общего улета.

– Вечеринка не вечеринка, если на ней нет байкеров, трансвеститов и фотомоделей, – мурлычет он у сервировочного столика, заваленного утятиной без кожи в чилийском черничном соусе.

Разумеется, он заявляет это в полной уверенности, что все эти типы (и также многие другие) на вечере присутствуют. Немногие способны веселиться непринужденно – только дети, по-настоящему богатые старики, чертовски красивые люди, извращенцы, люди, которые не в ладах с законом… К тому же, к большому моему удовольствию, на вечеринке нет яппи; этим наблюдением я делюсь с Банни, когда он подходит за своим девятнадцатым джин-тоником.

– Приглашать яппи – все равно что звать в гости столбы, – отвечает он. – О, смотри – монгольфьер! – И он исчезает.

Дег чувствует себя как рыба в воде, он занимается также и самообслуживанием – у него своя программа потребления коктейлей (с этикой бармена у Дега напряженка), – болтает и возбужденно спорит с гостями. Большую часть времени его вообще за стойкой не увидишь – он гуляет по дому или в ярко освещенном кактусовом саду и лишь время от времени возвращается с отчетом.

– Энди, сейчас был такой прикол. Я помогал чуваку с Филиппин кормить ротвейлеров бескостными тушками цыплят. Собак сегодня держат в клетке. А шведка с каким-то навороченным протезом на ноге снимала это камерой на 16-миллиметровую камеру. Говорит, она упала в карьер в Лесото, отчего ее ноги едва не превратились в жаркое.

– Отлично, Дег. Передай мне две бутылки красного, будь добр.

– Держи. – Передав вино, закуривает сигарету; ни малейшего намека на то, что он собирается поработать в баре. – Еще я разговаривал с дамой по фамилии Ван-Клийк – такой старой-престарой, в гавайской рубашке и с лисьей горжеткой, владелицей половины газет на Западе. Она рассказала, что в начале Второй мировой войны ее совратил в Монтеррее родной брат Клифф, который потом умудрился утонуть в подводной лодке у Гельголанда. С тех пор она может жить только в жарком, сухом климате – чтобы ничто не напоминало эти проклятые тонущие подлодки. Но говорила она об этом так, что сразу ясно: она рассказывает это каждому встречному-поперечному.