Онлайн книга «Илья Муромец. Святой богатырь»
– Да, – сказал Истома – говорят: «Учи ребенка, когда он поперек лавки лежит, а как лег вдоль – учить поздно». – Он меня скоро в могилу уложит! И вдоль и поперек! – сказал старик, шутливо стукнув внука по затылку – Но – золотые руки! Руки золотые!.. Приметил Истома серьги работы мастера Вениамина. Потому что у Дарьюшки были такие же, а откуда взялись – видать, одной матери сказывала. Может, с того мать и слегла. Видел Истома, что были у матери с Дарьюшкой секретные разговоры, видел у обеих глаза заплаканные. С той поры стала мать сохнуть, а Дарьюшка – черный платок носить. Да только разве пламя углем погасишь? Пока Илья отходил от войны да от горя, Истома его не донимал лишними разговорами. Илья вставал рано поутру, шел в деревянную Ильинскую церковь, еще Ольгой ставленную, и пребывал там до конца службы, поминая Марьюшку. И хоть было такое время горячее и по службе совсем тяжело, а князь Илью не звал и к службе не приневоливал. Как-то сказали Владимиру: – Что ж это, мол, Илья баклуши бьет, когда служба вся в разорении! Ему в степи управляться нужно, а он панихиды служит! Владимир к самому носу говорившего бороду свою подставил, для пущего вразумления каблуком своим кованым на ногу говорившего наступил и глядел, как тот от боли бледнеет, а шелохнуться не смеет. – Завидуешь? – спросил он зло. – Чужому счастью завидуешь? Так вот ни тебе и ни мне, грешному, так не любить, как Илье да Добрыне! У них не только рука богатырская, у них и сердце – не нашим чета! А коли ты так о службе радеешь – ступай сам служить, пока Илья жену оплакивает. И не мешай ему! Так и пошел досужливый боярин в передовой полк – заставской службы попробовать, да там ему голову печенег удалый и снес. На сороковой день справили помин, и строгий, черный как ворон болгарский священник сказал: – Все, Илья! Больше нельзя плакать. У покойной одежды мокнут! [16] Более сорока дней оплакивать нельзя! Илья собрался в дружину под Белгород. Тут и приступил к нему Истома. – Илья Иваныч! – сказал он, начиная издали. – Что с Дарьюшкой-то делать станем? – А что с ней делать надобно? – Да ведь она на возрасте – замуж пора. – Ты что? Она дите совсем. – Ан вот не дите! Это сказано, что родителям чада всегда дети малые, а вот люди-то и другое говорят. Нам уж обиняком давно про сватовство говорят. – Вона как! – сказал Илья, даже растерявшись от неожиданности. Ему-то все казалось, что дочка в куклы играет. – Эх, давно ли через прыгалку скакала? – Давно. Все ее подруги уж детишек нянчат, а наша – все в девках… – Вот еще незадача! – вздохнул Илья. – Ну, замуж так замуж! А какие женихи-то хоть?.. – Женихи-то все достойные, да ведь не в том печаль… – начал мяться Истома. – Что такое? – почуял недоброе Илья. – Уж коли начал – договаривай! – А вот и скажу! – бесстрашно глядя в глаза хозяину, сказал верный холоп Истома. – Мне перед смертью матушка-покойница сказывала. Позвала как-то и говорит: «Погубил нашу Дарьюшку приворот черный. Помнишь ли ты, Истома, как Вениамин, Иосифа-еврея внук, Дарьюшке колечко серебряное дарил?» – «Как, говорю, не помнить, когда она носит его не снимаючи. Уж раз отдавали растягивать – пальчик опухать стал, мало сделалось!» – «То-то и оно! – говорит мне матушка наша. Видать, приворожил он ее перстнем этим, проклятый, ведь ни про кого слушать не хочет! Подавай ей этого Вениамина!» – Так ведь он еврей обрезанный! – помертвел Илья. – Он ведь из Хазарин проклятой! – То-то и оно! – Да ведаешь ли ты, Истома, что там с детками бывает, у коих мать другого закона, нежели отец? Ведь их, как собак шелудивых, все общины гонят! Для всех они евреи, а для евреев – нет! Господи… Это же изгои ото всех!.. – Да все ей говорено! – по-стариковски посыпал слезами Истома. – Уж мать ее и била, и в погреб сажала! Ничего не подействовало! Подавайте, мол, Вениамина, не то в погребе на косе удавлюсь! – А ну веди ее сюда! – крикнул Илья. – Батюшка! Илья Иваныч!.. – завопил Истома, махая перед воеводою культей. – Не гневайся! Приворот это! Она не виноватая! Это не иначе как басурмане наворожили да опоили ее чем-то… Не гневайся! Ее пожалеть надо! Илья бурей прошел по дому. Вышиб ногой дверь в девичью, где при лучине пряли девушки шерсть. – Все вон! – сказал он. Никого рядом не стало, будто и не было, только поднялась с лавки, уронив прялку, белая, как скатерть, Дарьюшка. – Ты что удумала? – срывающимся шепотом сказал Илья. – Ты что?.. И, напоровшись на твердый взгляд синих Дарьюшкиных глаз, увидел в них взгляд и отца своего, и деда, коих ничто сломить и поколебать не могло. – Ты., ты… – захрипел Илья. – Ты мать в гроб уложила! Ах ты!.. Дарьюшка вскинула подбородок с ямочкой, хотела, видать, что-то ответить. Но душная волна бешенства ослепила Илью. И он ударил ее – зло, наотмашь, тыльной стороной ладони, как бил в лютой сечи врагов, валя их в беспамятстве наземь. Без стона, как стрелой пронзенная, упала Дарьюшка. Илья, все еще в бешенстве, кинулся к ней, но тонкая струйка крови алой змейкой вытекла из уголка ее удивленно полуоткрытого рта… * * * – Где я? – Илья очнулся во мраке, под низким сводом, едва освещаемым тусклым огоньком лампады. – В печорах киевских… – глухо ответил, наклоняясь над ним, седобородый монах в куколе. – А я тебя знаю! – сказал Илья. – Ты каликой ко мне в Карачаров приходил… Монах не ответил. Подал питье в плошке, отер мокрым рушником потное лицо Ильи. И богатырь опять забылся странным сном-полудремой. Монах отошел к аналою, где было раскрыто Писание, и начал негромко вычитывать псалмы над болящим, бесноватым рабом Божиим Илией… А тот стонал и плакал в забытьи, виделись ему в бреду и отец покойный, и дед в светлых доспехах, побивающие каких-то всадников на конях, и кто-то громадный, огненноликий, направляющий их. Виделись странно разделяющиеся и сливающиеся в одно лица матери, жены и Дарьюшки, странно похожие и воплотившиеся в лике Богородицы. И себя видел Илья – маленьким, убегающим от всадника с арканом, с длинными, как у хазарина, косами и неподвижной клыкастой личиной, надвинутой на лицо… Он догонял Илью, душил арканом. – Не дамся! Не дамся!.. – кричал Илья. И, все перекрывая, грому подобный пророкотал голос: «Отыди, сатана! Се воин мой!» И увидел себя Илья в доспехе серебряном, но в клобуке монашьем, с пламенеющим крестом в руке вместо меча… И увидел Дарьюшку, на полу лежащую, со струйкой крови в углу рта. |