Онлайн книга «Телевизор. Исповедь одного шпиона»
|
Проснулась Каля. Я бросился к седельным сумкам, сделав вид, словно я вытащил пистолет из сумки только что, заслышав рев трубы. Каля тоже подбежала к сумкам, однако, вместо того, чтобы ругать меня за пистолет, она полезла в другую сумку и достала из нее другую трубу, подзорную. – Откуда у тебя это всё? – не удержался я. – Пистолет, труба… – Отстань! – отмахнулась Каля, глядя в окуляр. – Едно, две, три, четыри, пет, шест, седем, осем, девет… единадесет… Защо устата разинул? Коня седлай! Я быстро закрепил седло, закинул сумки и вернулся к Кале; ее привычно ровное, светлое лицо было сейчас серым, неприветливым, в тон пасмурной утренней погоде, а большие, голубые глаза сузились и как будто потемнели. – Кирджали [265], – сказала она, – четырнадесет душ… Может быть, тебя ищут, а може, просто идут в Болгарию за грабеж… – Ежели бы искали меня, – засомневался я, – не трубили бы, а шли тайно… – Виждь! – Каля протянула мне подзорную трубу. – Знаешь кого-нибудь? Я посмотрел в окуляр. Первые несколько разбойников были мне незнакомы, а потом я увидел Магомета, в его привычном черном чекмене, на белой кабардинской лошади, с саблею на боку, в руке его была труба, а к седлу привязана чья-то отрубленная голова; еще дальше по склону горы карабкался безухий Мурад в своих красных шароварах и с ружьем. Магомет остановил на мгновение коня и снова задудел в трубу, грозя обрушить Балканские горы. – Знаешь ли ты човека в черном? – настойчиво повторила Каля. – Это не человек, – угрюмо проговорил я. – Это дьявол. Голова, привязанная Магометом к седлу, была голова Горана Васоевича. Интерполяция восьмая. Письма немецкому полковнику
Eilzustellung! Герр оберст [266]! Подробно докладываю вам о таинственных обстоятельствах трагической гибели некоего Шрёпфера, владельца известной в Лейпциге кофейни. Тело Шрёпфера было обнаружено утром третьего дня фрау Шульц, посудомойкой, явившейся в кофейню, по своему обыкновенному расписанию, и немедленно поднявшей вопль, взбаламутивший всю окрестность. Шрёпфер лежал в тайной комнате с простреленною головой, рука его всё еще вяло сжимала засунутый в рот пистолет. Явившийся по крику наряд полиции оцепил кофейню, закрыв доступ в нее зевакам и свободной прессе. Через полчаса явился и ваш покорный слуга с помощником, Флорианом Гайером, милым и умным молодым человеком. – Самоубийство, – заключил Флориан, бросив поверхностный взгляд на покойника. – А вот его бухгалтерская книжка. Да тут сплошные долги! Здесь нечего расследовать, герр Гауптман, всё и так понятно… – Э нет, погодите, любезнейший! – сказал я, потерев виски. – Посмотрите внимательно на сей счет. Так пишут только левши, заваливая буквы и цифры на другой бок. А пистолет он держит в правой руке… Флориан молча кивнул, как бы принимая мое наблюдение и извиняясь за свою юношескую поспешность и нерассудительность, а затем направился опрашивать случайных свидетелей. Эх, подумал я, глядя ему вослед, вот такого бы послушного молодого человека в женихи моей Фефе, а не всяких там… – Опрос свидетелей показал следующее, – сообщил Флориан через полчаса. – Шрёпфер поздно вечером закрыл кофейню и никого не впускал. Утверждают, будто бы он проводил здесь некие тайные собрания, на которых представлялся египетским жрецом и гроссмейстером древнего ордена, и, якобы, вчера вечером, он готовился к такому собранию… – Вы не сообщили мне ничего нового, юнкер Гайер, – недовольно сказал я. – Всё это я уже и сам понял, безо всяких свидетелей. Посмотрите, вот лежит жреческий балахон, а вот колпак, а вот еще электрический прибор. Знаете, зачем он нужен? – Да, знаю, вызывать духов… – М-да… Есть все-таки в вашем поколении какая-то всеобщая порочность… Ну, какие духи, Флориан? Неужели вы не понимаете? Сей прибор нужен исключительно для внешнего эффекту; электрические искры, порождаемые им, заставляют зевак раскрывать рот и внимать гласу призрака, в то время как ловкий вор обчищает их карманы… Я уже не первый раз сталкиваюсь с подобным l’escroquerie… [267] – Погодите, герр Гауптман, я не сказал главного: ровно в полночь, при свете луны, старуха Хильзе, которая живет напротив, видела, как к Шрёпферу постучался некий человек… – Лица, которого она, разумеется, не видела… – Нет, видела, и даже подробно опознала и описала! – засмеялся веселым и молодым смехом мой помощник. – Это некто Станислав Эли, уроженец Богемии и подданный императора, регулярно навещающий Лейпциг и квартирующий обыкновенно в гостинице «Три звезды»… Хильзе утверждает, что он доктор, который однажды вылечил ее мигрени одним только наложением рук… – Что же вы раньше молчали, юноша! Немедленно берите гайдуков [268] и окружите гостиницу со всех входов и выходов… Однако в гостинице нас ждал, герр оберст, полнейший l’effondrement [269]. Богемец Станислав Эли выписался из «Трех звезд» еще утром, сел в экипаж и укатил в восточном направлении. После обыска в его нумере мы нашли несколько сожженных черновиков письма, всегда начинавшихся с одного и того же обращения: mon seigneur et le chef Elaguine… [270] – Герр Гауптман, как вы думаете, что это такое? – произнес Флориан, доставая из-под кровати какую-то книгу. – Посмотрите, здесь какие-то странные буквы и символы… Как вы думаете, это тайная книга египетских жрецов? – Нет, – сказал я раздраженно, повертев в руках книжку. – Это русская Библия, книга Иова… – Что же здесь написано? – То же, наверное, что и в немецкой: «а ныне смеются надо мною младшие меня летами, те, которых отцов я не согласился бы поместить с псами стад моих…» Не буду делать поспешных выводов, герр оберст, но сие убийство, вне всякого сомнения, может положить основание пересмотру наших отношений с Россиею. Вы знаете, как предерзко ведут себя в Лейпциге иные русские студенты, а теперь, после случившегося, необходимо большое и серьезное расследование… |