Книга Пока ненависть не разлучила нас, страница 117 – Тьерри Коэн

— Так из-за чего ты так расстроился? — ласково спросила меня дочь.

Иной раз она вытягивала нас из ям, как, бывает, вытягивают родителей взрослые дети, крепко укоренившись в реальности. Реальностью Сурии была любовь к нам с Фадилой.

— Я? Из-за… глупости.

Сурия подняла на меня глаза, давая понять, что разочарована.

— Нет! От меня ты никогда не принимаешь таких ответов, так что пожалуйста!

— Знаешь, я вчера встретился с другом, и мы поссорились.

— А подробнее?

— Это был мой лучший друг. Давно, в молодости. Потом мы потеряли друг друга из виду. Он разнервничался, подумав, что я распространяю листовки, призывающие бойкотировать продукты из Израиля. Он еврей.

Сурия кивнула, давая понять, что понимает, и поинтересовалась:

— Раньше у тебя были друзья-евреи?

Вопрос меня поразил. Моя дочь считает, что у меня не может быть хороших отношений с евреями? Такая дружба ей кажется странной? Противоестественной?

Я тоже кивнул.

— Почему бы и нет? Разве у тебя нет друзей-евреев?

— У меня нет. У нас в лицее нет евреев.

Ответ меня не удивил. Еврейские семьи забрали своих детей из школ, коллежей, лицеев, где учатся мусульмане, и устроили их в городские или частные школы в «благополучных» районах и округах Лиона. Фадилу это страшно возмущало. А я их не осуждал. Понятно, что родители боятся за своих ребятишек и, как могут, пекутся об их безопасности. А то, что еврейская и мусульманская молодежь между собой не ладит, — это факт. Однако этот шаг подчеркнул нелады, усугубил неприязнь. Когда в молодости я слышал, как критикуют евреев, обвиняя их во всех грехах, я точно знал, что эти люди ошибаются: мой лучший друг ни в чем не походил на нарисованную карикатуру. И другие мои знакомые тоже. Сегодня для парня-мусульманина еврей — это миф, сформированный радикалами и антисионистами. Думаю, что враждебность евреев к нам, арабам, тоже зиждется на незнании.

— Я иногда встречаю евреев, — продолжала Сурия. — В городе. Они общаются только со своими. У них свой жаргон, свой стиль, своя одежда. Еврея узнаешь издалека: джинсы «Дизель», волосы торчком, стиль «я только проснулся», кроссовки «Пума», футболка «Вон-Датч». Общая униформа.

— Молодежь во все времена выбирала себе какую-нибудь форму одежды. Ты, например, предпочитаешь стиль «бродяга»

— «Бродяга»? Нет. Я называю его «раскованный».

— Будь по-твоему, раскованный.

— Да нет, вовсе не бродяга, а регги. Боба Марли ^[101] знаешь?

Если бы я знал Боба Марли… Мне пришлось смущенно улыбнуться.

— Боб — это классно, — заявила дочь.

— Не сомневаюсь. Но суть в другом: выбирая стиль, ты подчиняешься определенному коду поведения.

Сурия задумалась.

— В общем, да. Я выбрала самый свободный. А евреи больно сильно себя выпячивают.

— Не больше мусульман, если присмотришься. Ты же знаешь, наша молодежь одевается, как ракаи ^[102], — кепка, спортивные штаны.

— Согласна. Если араб, то ракай классический или ракай-рэп. Но мне этот стиль не нравится.

— А у меня в лицее одеваются именно так.

— Но знаешь, что самое смешное? У нас в школе даже буржуйчики заговорили, как пригородная гопота. Я постоянно слышу… — И Сурия изобразила просторечный разговор, сопровождая его забавными жестами. Я расхохотался от души.

Довольная своим успехом, она продолжала:

— Представь себе, я даже слышала, как белокожие французы клялись Меккой и говорили «иншаллах», причем совершенно серьезно. Где, спрашивается, их самоопределение? Они себя не уважают? Подбирают все у других?

— В мое время евреи заканчивали любую фразу словами «клянусь Торой». Это стало присловьем, вроде «подпишусь кровью».

— Если сейчас кто-то в школе скажет «подпишусь кровью», погибнет через пять минут, — засмеялась Сурия.

— А хиджаб?

— Ты прав, совсем забыла, у арабов есть еще религиозный стиль. У нас есть несколько таких девочек. Что тут скажешь? Они сделали свой выбор.

— Ходят в хиджабе в школу? А ты «за» или «против»?

Дочь, размышляя, уставилась в потолок. Моя привычка.

— Сначала я была «за». Ну, вроде свобода самовыражения, еще сработала инстинктивная защита мусульман. Но теперь стала сомневаться. В светской жизни много хорошего. Религии я побаиваюсь. Так что сама не знаю. Я хотела бы, как мама, иметь четкие убеждения, быть в себе уверенной и всегда готовой защитить свою позицию.

Сурия часто слышала, как мы с Фадилой спорим за столом. И я всегда замечал, что она колеблется, не зная, на чью сторону встать. Обычно она исподтишка мне подмигивала, давая понять, что скорее разделяет мое мнение, но я никогда не знал наверняка, убедил я ее или она просто хочет сделать мне приятное. Однако надеюсь, что мои умеренные убеждения и сдержанная манера общаться больше по душе моей любительнице регги.

— Значит, ты поссорился со своим другом-евреем и поэтому не можешь успокоиться?

Так оно и было, и я вздохнул.

— Именно.

— Знаешь, если он всерьез твой друг, все уладится. Тебе нужно просто поговорить с ним.

Логично. Но невозможно. Во всяком случае, сейчас. Все слишком… запуталось.

Бен Ладен убит. Американские коммандос выследили его, уничтожили и избавились от тела.

Пока основатель Аль-Каиды оставался живым, он был постоянной угрозой. Мертвый и погребенный, он сделался бы мучеником. Бросив его останки в море, власти в Вашингтоне позаботились, чтобы его могила не стала местом паломничества для джихадистского молодняка.

Мне бы радоваться, что его больше нет. Мне никогда не были близки его взгляды и уж тем более действия. Я всегда винил его за терроризм, создавший столько трудностей мусульманам, живущим в западных странах, но, к сожалению, операция, которая повела к его уничтожению, кажется мне постыдным реваншем, своего рода идеологической трусостью.

Взять его живым и передать в руки правосудия — так ли уж это было рискованно? В чем состоял риск? В том, что по всему миру прокатятся террористические акты в качестве требования освободить его? В том, что он выскажет свою ненависть к Западу и заронит ее в умы мусульман, ищущих идеала? В том, что ему предоставят трибуну и он скажет правду о роли Соединенных Штатов и ЦРУ в формировании движения джихадистов?