Книга Всадники ниоткуда. Рай без памяти. Серебряный вариант, страница 7 – Александр Абрамов, Сергей Абрамов

Он молча встал и прошел к себе, в рубку штурмана.

– Да ведь это же бред, Борис Аркадьевич! – крикнул вслед Толька.

Зернов оглянулся:

– Вы что имеете в виду?

– Как что? Похождения Анохина. Новый Мюнхгаузен. Двойники, облака, цветок-вампир, таинственное исчезновение…

– Мне кажется, Анохин, когда мы подошли, у вас в руках была камера, – вспомнил Зернов. – Вы что-нибудь снимали?

– Все, – сказал я. – Облако, спаренных «Харьковчанок», двойника. Минут десять крутил.

Толька поморгал глазами, все еще готовый к спору. Сдаваться он не собирался.

– Еще неизвестно, что мы увидим, когда он ее проявит.

– Вы сейчас это увидите, – услышали мы голос Зернова из его рубки. – Посмотрите в иллюминатор.

Навстречу нам на полукилометровой высоте плыл натянутый малиновый блин. Небо уже затянули белые перистые нити, и на фоне их он еще меньше казался облаком. Как и раньше, он походил на цветной парус или огромный бумажный змей. Дьячук вскрикнул и бросился к двери, мы за ним. «Облако» прошло над нами, не меняя курса, куда-то на север, к повороту ледяной стены.

– К нашей палатке, – прошептал Толька. – Прости, Юрка, – сказал он, протягивая руку, – я дурак недобитый.

Торжествовать мне не хотелось.

– Это вообще не облако, – продолжал он в раздумье, подытоживая какие-то встревожившие его мысли. – Я имею в виду обычную конденсацию водяного пара. Это не капельки и не кристаллы. По крайней мере на первый взгляд. И почему оно так низко держится над землей и так странно окрашено? Газ? Едва ли. И не пыль. Будь у нас самолет, я бы взял пробу.

– Так бы тебя оно и подпустило, – заметил я, вспомнив невидимую преграду и мои попытки пройти сквозь нее с кинокамерой. – К земле жмет, как на крутых виражах, даже похлеще. Я думал, у меня подошвы магнитные.

– Живое оно, по-твоему?

– Может, и живое.

– Существо?

– Кто его знает. Может, и вещество. – Я вспомнил свой разговор с двойником и прибавил: – Управляемое, наверно.

– Чем?

– Тебе лучше знать. Ты метеоролог.

– А ты уверен, что оно имеет отношение к метеорологии?

Я не ответил. А когда вернулись в кабину, Толька вдруг высказал нечто совсем несусветное:

– А вдруг это какие-нибудь неизвестные науке обитатели ледяных пустынь?

– Гениально, – сказал я, – и в духе Конан Дойла. Отважные путешественники открывают затерянный мир на антарктическом плато. Кто же лорд Рокстон? Ты?

– Неумно. Предложи свою гипотезу, если есть.

Задетый, я высказал первое, что пришло в голову:

– Скорее всего, это какие-нибудь кибернетические устройства.

– Откуда?

– Из Европы, конечно. Или из Америки. Кто-то их придумал и здесь испытывает.

– А с какой целью?

– Скажем, сначала как экскаватор для выемки и подъема тяжелых грузов. Попалась для эксперимента «Харьковчанка» – вытащили.

– Зачем же ее удваивать?

– Возможно, что это неизвестные нам механизмы для воспроизведения любых атомных структур – белковых и кристаллических.

– А цель… цель? Не понимаю…

– Способность понимать у людей с недоразвитым мозжечком, по данным Бодуэна, снижена от четырнадцати до двадцати трех процентов. Сопоставь и подумай, а я подожду. Есть еще один существенный элемент гипотезы.

Только так хотелось понять поскорее, что он безропотно проглотил и Бодуэна и проценты.

– Сдаюсь, – сказал он. – Какой элемент?

– Двойники, – подчеркнул я. – Ты был на пути к истине, когда говорил о самогипнозе. Но только на пути. Истина в другом направлении и на другой магистрали. Не самогипноз, а вмешательство в обработку информации. Никаких двойников фактически не было. Ни второй «Харьковчанки», ни второго Анохина, ни двойничков-бытовичков, вроде моей куртки или съемочной камеры. «Облако» перестроило мою психику, создало раздвоенное восприятие мира. В итоге раздвоение личности, сумеречное состояние души.

– И все же в твоей гипотезе нет главного: она не объясняет ни физико-химической природы этих устройств, ни их технической базы, ни целей, для каких они созданы и применяются.

Назвать мою околесицу гипотезой можно было только в порядке бреда. Я придумал ее наспех, как розыгрыш, и развивал уже из упрямства. Мне и самому было ясно, что она ничего не объясняла, а главное, никак не отвечала на вопрос, почему требовалось физически уничтожать двойников, существовавших только в моем воображении, да еще не подпускать меня к таинственной лаборатории. К тому же придумка полностью зависела от проявленной пленки. Если киноглаз зафиксировал то же самое, что видел я, моя так называемая гипотеза не годилась даже для анекдота.

– Борис Аркадьевич, вмешайтесь, – взмолился Толька.

– Зачем? – ответил, казалось не слушавший нас Зернов. – У Анохина очень развитое воображение. Прекрасное качество и для художника и для ученого.

– У него уже есть гипотеза.

– Любая гипотеза требует проверки.

– Но у любой гипотезы есть предел вероятности.

– Предел анохинской, – согласился Зернов, – в состоянии льда в этом районе. Она не может объяснить, кому и зачем понадобились десятки, а может быть, и сотни кубических километров льда.

Смысл сказанного до нас не дошел, и, должно быть поняв это, Зернов снисходительно пояснил:

– Я еще до катастрофы обратил ваше внимание на безукоризненный профиль неизвестно откуда возникшей и неизвестно куда протянувшейся ледяной стены. Он показался мне искусственным срезом. И под ногами у нас был искусственный срез: я уже тогда заметил ничтожную плотность и толщину его снегового покрова. Я не могу отделаться от мысли, что в нескольких километрах отсюда может обнаружиться такая же стена, параллельная нашей. Конечно, это только предположение. Но если оно верно, какая сила могла вынуть и переместить этот ледяной пласт? «Облако»? Допустим, мы ведь не знаем его возможностей. Но «облако» европейского или американского происхождения? – Он недоуменно пожал плечами. – Тогда скажите, Анохин: для чего понадобились и куда делись эти миллионы тонн льда?

– А была ли выемка, Борис Аркадьевич? У вынутого пласта, по-вашему, две границы. Почему? – оборонялся я. – А где же поперечные срезы? И выемку естественнее производить кратером.

– Конечно, если не заботишься о передвижении по материку. А они, видимо, не хотели затруднять такого Передвижения. Почему? Еще не пришло время для выводов, но мне кажется, что они не враждебны нам, скорее доброжелательны. И потом, для кого естественнее производить выемку льда именно так, а не иначе? Для нас с вами? Мы бы поставили предохранительный барьер, повесили бы таблички с указателями, оповестили бы всех по радио. А если они не смогли или не сумели этого сделать?