Онлайн книга «Крымская война. Соратники»
|
Истомин подумал, потом кивнул и вернулся к монитору. В рубке снова повисла тишина, нарушаемая лишь электронными писками и дыханием. – Смотрите, товарищи офицеры, – нарушил молчание Кременецкий. – Арьергард французского ордера выходит из боя! * * * Хотел бы я знать, что напишут о «Сражении у Альмы» будущие военно-морские историки этого мира. Возможно, родится и такая версия: Адмирал Гамелен, желая сохранить наиболее боеспособную часть своего флота, винтовые линейные корабли, выделил их в отдельную колонну, поручив командование самому талантливому своему подчиненному – графу Буа-Вильомэзу. И когда стало ясно, что Нахимов предпримет фронтальную атаку в строю четырех параллельных колонн на французский ордер, Гамелен отдал приказ винтовым кораблям прибавить ход и за строем парусных линкоров, по дуге выходить из боя. Тем самым адмирал проявил предусмотрительность, спасая лучшие боевые единицы для защиты плацдарма с моря до подхода англичан… * * * Истомин выругался. – Вот, значит, что он затеял! И как я сразу не догадался… Я удивленно посмотрел на вице-адмирала. – Гамелен поставил винтовые линкоры в конец колонны, – пояснил он. – Видите, они без буксиров? Я вгляделся в монитор. Действительно, перед четырьмя кораблями, выходящими из строя вправо, нет буксирных пароходов. В голосе Истомина сквозило раздражение: – Поздравляю, господа, этот прохвост Гамелен натянул нам нос. Сейчас они обогнут общую свалку и уйдут на норд-вест. Три часа – и они в Евпатории! Гамелен наверняка выслал вперед авизо, чтобы турки снимались с якорей и шли навстречу. – Вы полагаете, турецкие корабли могут ударить по Нахимову с тыла? – встревожился Кременецкий. Истомин покачал головой: – Что вы, господин капитан второго ранга! Пока они сюда доберутся, все будет уже кончено. Нет, Гамелен хочет увести винтовые линкоры в Евпаторию, а турки выйдут в море, чтобы мы не слишком усердствовали с преследованием. – «Морской бык» вызывает! – крикнул старлей. – Господин контр-адмирал, Корнилов на связи! Никита щелкнул тумблером, включая громкую связь. – Отряд паровых кораблей обходит нас с фланга, – возник в помещении голос. – Поворачиваю на вест, приму бой на параллельных курсах. – Они уходят! – Истомин вырвал микрофон у старлея. – Гамелен нас обманул, они уходят в Евпаторию! И верно – четыре отчаянно дымящих кораблика меняли курс, поворачивали к северу. Корнилов ответил не сразу: – Ваша правда. Постараюсь нагнать, хоть на отходе пощиплю. Эх, «потомков» я отослал… с их пушками точно бы справились! Может, вернуть? – Да, господин вице-адмирал, возвращайте скорее. И вот что еще: сообщите от своего имени на «Париж», чтобы Павел Степанович не увлекался. Боюсь, меня он не послушает. Французам так и так крышка, а ветер, того гляди, разойдется до шести баллов. Корабли побиты, к маневрированию сейчас мало способны. Как бы не повыкидывало на берег! В углу монитора светилась панель с данными атмосферного давления, скорости и силы ветра. Истомин прав, погода в самом деле меняется… Я вышел из кают-компании и поднялся на палубу. Вдали, на фоне берега, высился лес мачт, затянутый сплошной ватной пеленой. Над морем разносился сплошной пушечный рык. Там, на залитых кровью палубах, в пороховом дыму, в паутине изодранных снастей, сражались люди. Умирали сами и убивали других; шли на дно, захлебывались кровью из простреленных легких, валились на палубу с головой, рассеченной ударом кортика или абордажного топора. И ни один из них не успел узнать, что сегодня судьба их мира сделала крутой поворот, окончательно покинув колею, в которой катилась, увлекаемая «естественным» ходом событий. И я, выходит, приложил к этому руку… А ветер правда посвежел. Море, с утра испятнанное редкими барашками, теперь сплошь покрылось снежно-белыми завитками, исчерчено ровными рядами волн, катящих с веста. Порывы ветра срывают пену с гребней; даже сюда, на вертолетную площадку, долетают порции брызг. Пять баллов согласно визуальной шкале Бофорта, памятной с моей яхтенной молодости. А ветер крепчает, прижимая изувеченные линкоры к коварному мелководью… – Сергей Борисыч! Я обернулся. Из двери выглядывал старший лейтенант Бабенко. На физиономии начальника БЧ-4 была написана неприкрытая тревога. – С «Константина» сообщили: адмирал Нахимов тяжело ранен! «Вот тебе и упругость временно́й ткани! Вот тебе, мать его не туда, и Трафальгар! И дернул меня черт забавляться с историческими параллелями…» III Севастополь, база авиаотряда. 28 сентября 1854 г. Реймонд фон Эссен – Еще одним меньше… – невесело сказал Эссен. – Месяца не прошло, а что от отряда осталось – слезы! Марченко молчал. При приводнении его «эмка» зарылась носом в волну и скапотировала, поломав правую плоскость. Лейтенант садился последним – кружил над Южной бухтой, ожидая, когда сядут ведомые. Высота волн заметно превышала предельные для гидропланов полметра, так что авиаторы еще легко отделались. Чуть меньше везения – и пришлось бы вылавливать из воды обломки всех трех аппаратов. – Да заменим мы крыло! – с жаром заявил Кобылин. – Делов на сутки! Вот сейчас прямо и возьмемся. Вы меня, Реймонд Федорыч, знаете – ежели сказал, что управлюсь, значит, так тому и быть! Эссеновский наблюдатель, прославившийся дебошем в одном из севастопольских трактиров, теперь заведовал ремонтной мастерской. После ранения моториста «девятки» Рубахина, признанного отрядного Левши и кобылинского дружка, летнаб принял его непростое хозяйство. Руки у унтер-офицера были золотыми, с гидропланами он нянчился как с малыми детьми. – Ладно, действуй, – милостиво разрешил лейтенант. – Только смотри, я тебя за язык не тянул. Чтоб завтра к пятнадцати ноль-ноль аппарат был готов к пробному вылету. Сам полечу, смотри! А ты, Борис Львович, не стой, в ногах правды нет. Кобылин торопливо кивнул и вышел. Марченко пододвинул стул, лицо его скривилось от боли, и Эссен заметил, как неловко он держит правую руку. – Тебе бы врачам показаться, может, кость треснула? – Нет там никакой трещины! – отмахнулся Марченко. – Самый пошлый вывих. Да и к кому обращаться? Пирогов при армии, а остальные – хрен их знает, что тут за коновалы? Фибиха бы сюда! Он хоть и сволочь изрядная, а такую ерундистику вправлял за здорово живешь. – Ты все-таки, Борис Львович, поосторожнее с рукой, – отозвался лейтенант. – А то ведь Кобылин-то аппарат починит, а летать на нем кому? – А ты, Реймонд Федорыч, ври, да не завирайся, – усмехнулся Марченко. – Спасибо, конечно, что так меня ценишь, а только пилотов у нас теперь больше, чем машин. |