Онлайн книга «Первый день – последний день творенья (сборник)»
Подошли дядя Викентий со стариком Семенычем, и Семеныч так же вдруг сказал: – Приставкинский колодец. Но вода в нем кончилась, иссякла. – Как же так кончилась? – спросил дядя Викентий. – Сама она, что ли, кончилась? – Может, и не сама, – сказал Семеныч. – Может, люди забросили, я уж не помню. – Вот главное, что люди ленивые! – подхватил дядя Викентий, взмахивая руками и едва, так же как отец, не наступив на курицу среди лопухов. – Им легче полверсты отмахать, чем почистить и исправить колодец… – Во-от, – сказал поучительно дядя Викентий, трогая сруб руками. – Осину ставили на колодец, видимое ли дело?! – Никого людей-то нет, – сказал миролюбиво Семеныч и стал тоже трогать сруб и заглядывать внутрь. – Иссякли люди, иссякла и вода, как ваш приставкинский род, – был и нет в деревне. Никого ведь нет. Кто же будет чинить и уметь рыть колодцы, если все будут так уезжать? Отламывая подгнившее дерево и вертя на расстоянии от глаз, Семеныч стал говорить, что тут уж забыли, как нужно рыть колодцы, а прапрадед Иван с сыновьями понимал, как вода происходит под землей, в других деревнях не было такой сладкой воды, как в приставкинском колодце. Мужчины сели на траву, кто на камень тут же, у колодца, и стали говорить об умении рыть колодцы, ставить избу, ложить печь. – Предположим, шведку… Тут надо знать! – горячился дядя Викентий и срывал руками лопухи. – Если с плитой еще, ого как не просто! – Первую печь с опытным печником надо ложить, – говорит отец. – Там бывает шесть оборотов… – Семь! – кричит дядя Викентий. – Даже вот русскую печку, – откликается Семеныч, до того задумчиво глядевший на небо. – Вот не так просто, как кажется, а? – Чело, – говорит, усмехаясь, отец. – Тут вся хитрость в челе. Мужчины соглашаются. Все дело в челе. – Ну, сколько кирпичей чело? – спрашивает Семеныч. – Пять! – говорит отец. – Да ну? – Пять! – встраивается и дядя Викентий. – Конечно, пять! – настаивает, загораясь, отец. – Пойдем посмотрим? Все направляются к избе Птушеньки смотреть русскую печь. Заходят, шаркая по скребленому полу ногами, глядят на широкое отверстие, считают кирпичи. Их по высоте оказывается действительно пять. – Тут пламя бьет, – говорит, показывая, отец. – Оно сюда вверх, потом назад, через чело переваливает и снова вверх… – Вверх, вверх! – горячо поддерживает дядя Викентий. – …Сделаешь ниже, четыре кирпича, например, тяги не будет, дым в избу пойдет, а выше – так весь огонь утечет наружу… Улицу будешь топить, как Фома… И тут вдруг все начинают хохотать. Отец только произносит: – Как Фома… Помните, яйца… который… потерял? И Семеныч, и дядя Викентий, и подошедшая от домашних дел Птушенька – все смеются и так долго не могут ни вздохнуть, ни сказать слова. – Повез, понимаете, Фома яйца продавать. В соседней деревне напился, заснул… – приговаривает отец, будто поет слова песни, и дальше не может вымолвить, захватило его. – Проснулся… Проснулся… – Нет яиц! – взвизгивает дядя Викентий восторженно, и все начинают стонать от смеха: Семеныч закидывает голову и хрипит, будто полоскает горло, отец валится ничком на лавку, и Птушенька закатилась, замерла, не в силах дохнуть, дядя Викентий плачет и мотает головой… Временами кто-то из них вскрикивает только: «Нет яиц!» – и снова все умирают, заходясь от смеха. В конце уже, затихая и обессилев, отец произносит конец истории: – Ну, с тех пор и повелось: в той деревне, знаете, где Фома яйца потерял? Эту историю я слышал еще в Смоленске и еще несколько раз, потом мне и самому стало казаться смешным: «как Фома яйца потерял…» Она была как легенда или песня, из той далекой отцовской юности, когда им все было смешно и легко. Отец, дядя Викентий и я собрались за водой на речку Свиную, где она хоть и темная, но мягкая, добрая, годная для стирки. Для питья же воду берут из родника, криницы, которая бьет от самого берега. – Это ж у Черного вира, неужто не помнишь? – объясняла Птушенька. – Помнить-то помню, – сказал отец. – Да где теперь, через столько лет. Мы берем в провожатые соседского мальчишку Серегу, человека лет семи, отчаянно рыжего. Серега убегает надеть штаны, возвращается и ведет нас полем до самой речки: – Тут где-то. Показал и стал ковырять в носу. – Где тут-то? – спрашивает, недовольно сопя, дядя Викентий, обходя берег и обваливая землю в воду. И воскликнул вдруг: – Вот она! Криница! – Он встал на краю берега, заглядывая вниз. – Я-то слышу, звенит, ровненько так… Вы послухайте! Послухайте! Действительно, звенела вода, точно пел дальний жаворонок. – А? – сказал дядя Викентий, будто он изобрел этот серебристый звон. – А? Мы стали спускаться к невидимой кринице и тут из-под берега разглядели прозрачный родник, уходящий в черную береговую грязь. Отец тронул пальцами, любопытно и осторожно: – Как самогоночка. – Та к чем ее, кружкой, что ли? – Ты землю, землю подкопай! – кричит дядя Викентий. – Чтобы ведро подставить… Он горячится и сердится, как люди не могли додуматься до этого прежде. Они с отцом часто теперь сердятся, встречая бесхозяйственность вокруг, и удивляясь, и досадуя на очевидность ее. Вот речка заросла сплошь, а прежде мужики лозу использовали и речке светлей было. Или мост – что за мост, глядеть же тошно. Поглядят, выругаются в сторону, неизвестно чью, и тут же начинают менять бревна… Одно бревно откатят, одно перевернут или поменяют местами. Все-таки лучше. Проходят полем, мимо трав, вспомнят, что тут были лучшие в округе травы у некоего Лизочкина. И отец и дядя Викентий нанимались тут косить, им ли не помнить те травы? Сейчас на том же месте, но похуже, а те, что скошены, давно пора переворошить… – Вишь! – горячится дядя Викентий и тычет мне в нос пук травы, будто я виновен в том, что ее не перевернули. – Энта сторона белая. Весь же запах трава потеряет… Щупают руками, вслух жалеют, вспоминают хозяйственного Лизочкина: – Нет, не дал бы он траве перестоять или пересохнуть. Хозяин был. Землю под ключом копали концом коромысла, приговаривая: «Лопату бы сюда… Обкопать, воткнуть железную трубу, чтобы как у нормальных людей было!.. И водичка по-хозяйски течь будет». Дядя Викентий походил у речки, нарвал камыша, как они называли его, «яверя», выходя на берег, с хрустом открутил верхушки. – Детство вспомнил? – спросил отец, с удовольствием обкапывая грязь и расчищая русло для воды. – Есть будешь? |