Книга Да будет воля моя, страница 76 – Дженнифер Бенкау

— Ссылку вот на это. До этого пришло анонимное электронное письмо, где было написано, что я покончу с жизнью так, как Мартин. Я не могу ничего понять — ведь Мартин покончил жизнь самоубийством. И это последнее, что я сделаю, как бы он меня ни терроризировал.

— Манипуляция, — бормочет Якоб, который, кажется, пытается размышлять вслух. — Он хочет доказать тебе, что он контролирует твои действия.

Дерия кивает. Это совсем не похоже на Роберта. Она забирает книгу из рук Якоба, при этом долго держит его пальцы в своих. Они холодны на ощупь, холоднее, чем ее собственные:

— Теперь я должна найти Киви. Ты мне в этом поможешь?

Якоб обнимает ее, целует в лоб и затем прижимается щекой.

— Он хочет этого, — шепчет он, — ты станешь участвовать в его игре, если сейчас кинешься разыскивать ее. Возможно, ты попадешь в ловушку.

— Я же не могу оставить ее в беде!

— Это не так. Подумай сама, Дерия: вместо того чтобы бегать по улицам, лучше останься здесь, чтобы девушка могла дозвониться до тебя. Она придет к тебе, когда ты ей понадобишься.

Она хочет отстраниться от него, но он крепко держит ее в объятиях.

— А если нет? Мы тут поспорили…

Якоб прикладывает два пальца к ее губам:

— Тогда дай ей время. Она знает, где тебя найти, да?

Нельзя сказать, что он совершенно неправ. Она должна подумать, что может ведь и ошибаться.

— О’кей, если ты так считаешь, — в конце концов устало говорит она. Честно говоря, она и сама не знает, где сейчас искать Киви. Все известные места она уже обежала. Будет ли какой-то прок, если она будет бегать по городу, словно курица с отрубленной головой?

— Иди сюда, — говорит Якоб и прижимает ее к себе.

Так приятно упасть в его объятия. Он согревает ее, он удерживает ее, он на какое-то время снимает груз с ее души, он тихо и уверенно обещает, что с ней ничего не случится. Его поцелуи долго и щедро утешают ее, прежде чем тело становится готовым ощутить наслаждение, и он не торопит ее и всегда ждет, пока она возьмет инициативу в свои руки. Она чувствует себя окруженной его заботой, когда впускает его в себя, окружает его теплом и словно создает невидимую, но неприступную оболочку, в которой никого, кроме их двоих, нет и не может быть. Вдруг, перед самым ее оргазмом, он охватывает руками ее шею. Наряду с наслаждением она ощущает боль. Короткую, острую и глубокую, но прежде чем она понимает, что случилось, Якоб целует ее и бормочет, не отрывая губ от ее рта, что он ее любит, что он невероятно любит ее и что он никогда не ощущал такого — его чувства к ней сильнее, чем любая разлука и любая другая любовь.

Она не понимает, что он имеет в виду, но не сомневается в его словах. Ее тело наполняется горячим и сладким оргазмом, ее душа находит светлое ощущение — она наконец достигла того, о чем тосковала так много лет. Она получила его обратно.

— Я — только твой, — шепчет он, ее сердце почти разрывается от жизни и от любви, — если я тебе еще нужен.

А что в этом мире она хотела бы иметь, если не его?

— А почему я могла бы не хотеть тебя? — спрашивает она немного погодя и рисует указательным пальцем сердце на тонкой пленке пота на груди Якоба. Она завернулась в одеяло, он лежит рядом с ней голый и излучает жар, словно печка. И вдруг совершенно неожиданно, будто из ничего, возникает воспоминание о рукописи Якоба и одновременно мысль о том, что она предала его доверие и продала его. Ведь она отослала текст в издательство только для того, чтобы чувствовать себя лучше и создать неприятности Анне.

Его улыбка гаснет, и вместе с ней исчезает ее чувство уверенности:

— Я солгал.

— «Тогда лучше не говори мне ничего, — упрямо думает она. — Мне все равно. Сегодня ночью я чувствую себя женщиной, у которой есть все, что для нее всегда было важным. Оставь мне это чувство до завтрашнего утра. Мы потом покаемся друг перед другом в том, в чем нужно покаяться».

Но что-то в ней не дает ей сказать эти слова вслух.

— Расскажи мне об этом.

— А ты сможешь меня простить? — спрашивает он ее.

— Мне кажется, что я могу простить тебе очень многое. — Она так долго ждала, что он вернется назад. Она может простить ему все. — Я думаю, что у твоих поступков обязательно должна быть какая-то причина. — В душе она молится, чтобы он точно так же воспринял ее ошибку.

— Ты знаешь все причины, — просто говорит он, встает с постели и тянется за своими брюками.

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду.

Он сводит брови и качает головой, словно сказал что-то неподходящее, а теперь сам вынужден поправить себя:

— Я не был в Кельне.

Он подтягивает брюки, застегивает пуговицы на своем плоском животе и резким движением затягивает пояс.

Дерия чувствует себя наказанной его внезапным возвращением в реальность и даже не знает, наказанной за что именно.

— Нет?

Ей становится страшно, она не знает, что он пытается ей сказать, но уверенность в том, что она этого не хочет слышать, становится все сильнее.

Она встает с постели. Голая, она подходит к нему, побеждая свою неуверенность, запускает пальцы в брюки и подтягивает его к себе.

— Где же ты был?

Ее груди касаются его груди, но он не дает себе увлечься ее телом и не хочет даже отклониться. Упорство Якоба всегда было сильнее, чем его инстинкты. Все это раньше Дерия любила в нем. Сегодня это пугает ее.

— Скажи мне, что случилось. Я что-то сделала не так?

Он стонет. Тихо, как побитый. Затем качает головой:

— Конечно нет. Дерия, нет.

Ей становится жарко от стыда, потому что она сделала нечто неправильное. Неужели он узнал об этом? Неужели он заметил, что оригинал его рукописи исчез, и теперь стесняется спросить, где он находится и что она с ним сделала?

Она должна ему об этом сказать. Она должна. Но она не в силах вымолвить ни слова. А что, если он не простит ее и она его потеряет? Если бы только была другая возможность.

— Я, — говорит Якоб почти беззвучно и смотрит в пустоту, — сделал нечто неправильное. Про Кельн я тебе соврал. Мне нужно было немного времени для самого себя.

— Да и замечательно, я понимаю.

Неужели он чувствовал себя стесненным?

Он кивает, затем задумчиво произносит:

— Я должен был подумать, как обойтись с одной совершенно определенной штукой. Как я отвечу на один вопрос для себя.

— Да скажи же мне наконец, о чем идет речь!

— О моей книге. — Он говорит так, словно речь идет о совершенно само собой разумеющейся вещи. Словно они все время говорили только об этом. — Буду ли я писать ее дальше и допущу ли, чтобы ты ее прочитала.