Книга Цвет жизни, страница 77 – Джоди Пиколт

— С ними будет весело. Можно накупить кучу ее любимых сериалов, нажарить в микроволновке попкорна и назвать это киновечером. — Она начинает просматривать DVD-диски на стеллажах: «Спасенные звонком», «Полный Дом», «Баффи — истребительница вампиров».

— «Бухта Доусона», — говорю я. — Боже, я как будто в прошлое попала! Я тогда была на сто процентов уверена, что, когда вырасту, выйду за Пейси.

— Пейси? Что за имя такое?

— Вы не смотрели?

Рут качает головой:

— Я старше вас лет на десять. И если когда-нибудь и был сериал для белых девочек, то это как раз он и есть.

Я копаюсь дальше и достаю один из сезонов «Шоу Косби». Хочу показать его Рут, но потом прячу под коробку с «Секретными материалами»: вдруг она подумает, что я выбрала его только из-за цвета кожи актеров? Но Рут берет диск из моих рук.

— Вы смотрели его, когда он шел по телевизору?

— Конечно. Его все смотрели, — говорю я.

— Я думаю, в этом и был смысл. Если сделать самую правильную семью на телеэкране черной, может, и белые люди будут не так бояться.

— Не уверена, что в наши дни я бы стала употреблять слова «Косби» и «правильный» в одном предложении, — задумчиво говорю я, и к нам снова подходит сотрудница «Ти Джей Макса».

— Все в порядке?

— Да, — отвечаю я, раздражаясь. — Мы вас позовем, если нам понадобится помощь.

Рут останавливает выбор на «Скорой помощи», потому что ее мама была без ума от Джорджа Клуни, и на варежках, отороченных настоящим кроличьим мехом. Я покупаю пару пижамок для Виолетты и набор маек для Мики. Когда мы подходим к кассе, менеджер следует за нами. Я первая расплачиваюсь кредиткой и жду, пока расплатится Рут.

— У вас есть какое-нибудь удостоверение личности? — спрашивает кассирша.

Рут достает водительские права и карточку социального страхования. Кассирша смотрит на нее, потом на фотографию на правах, после чего пробивает товары.

Когда мы выходим из магазина, нас останавливает охранник.

— Мэм, — говорит он Рут, — могу я взглянуть на ваш чек?

Я начинаю рыться в сумке, чтобы предъявить и свой, но он взмахом руки останавливает меня.

— У вас все в порядке, — роняет он и сосредоточивается на Рут, сверяя товары в сумке с указанными в чеке.

До меня начинает доходить, что Рут пригласила меня не для того, чтобы я помогла ей выбрать подарок для матери.

Рут позвала меня, чтобы я поняла, каково это — быть ею.

Менеджер, прохаживающийся рядом на случай, если обнаружится кража.

Настороженность кассира.

Тот факт, что из десятка людей, одновременно выходящих из магазина, Рут оказалась единственной, чью сумку проверили.

Я чувствую, как вспыхивают щеки. От стыда. От стыда за то, что я не понимала, что происходит, хотя это было у меня на глазах. Когда охранник отдает Рут сумку, мы выходим из магазина и бежим под проливным дождем к моей машине.

Мы сидим в машине, запыхавшиеся и мокрые. Дождь стоит стеной между нами и остальным миром.

— Я поняла, — говорю я.

Рут смотрит на меня.

— Вы еще даже не начали понимать, — отвечает она без злобы.

— Но вы ничего не сказали, — замечаю я. — Просто привыкли?

— Не знаю, как можно к этому привыкнуть. Зато можно научиться не принимать близко к сердцу.

У меня в голове всплывают ее слова о Кристине: она не умеет по-другому.

Наши глаза встречаются.

— Хотите истинное признание? Самая плохая оценка в колледже у меня была по курсу истории черных. Я была единственной белой девушкой на семинаре. Экзамен я сдала хорошо, но, чтобы получить хорошую оценку, требовалось активно работать весь семестр, а я за все это время ни разу рот не открыла. Потому что боялась сказать что-то неправильное или глупое, за что меня обвинят в предвзятости. А потом испугалась, что все остальные решат, будто мне наплевать на эту тему, потому что я никогда не участвую в обсуждении.

Рут минуту молчит.

— Мое истинное признание? Мы не говорим о расовом вопросе, потому что разговариваем на разных языках.

Какое-то время мы сидим, слушая дождь.

— Истинное признание. Мне никогда не нравилось «Шоу Косби».

— Истинное признание, — улыбается Рут. — Мне тоже.

В течение всего декабря я не даю себе ни отдыха, ни сроку. Я штудирую представленные суду документы, пишу досудебные ходатайства и занимаюсь тридцатью другими делами, отвлекающими меня от Рут. После обеда я должна заниматься двадцатитрехлетней женщиной, которую избил парень, когда узнал, что она спит с его братом. Однако свидетель по дороге попадает в аварию, поэтому суд переносится, что дает мне два часа свободы. Я смотрю на горы бумаг на столе и принимаю решение.

Я выглядываю из своей кабинки и говорю Говарду:

— Если кто-нибудь спросит, скажи, что я пошла купить тампоны.

— Погоди… Что, правда?

— Нет. Но тогда всем станет стыдно, а так им и надо — будут знать, как совать нос в мои дела.

На улице тепло не по сезону — почти пятьдесят градусов ^[36]. Я знаю, что, когда погода хорошая, мама обычно забирает Виолетту из садика и ведет на детскую площадку. Они перекусывают яблоками и орехами, потом Виолетта какое-то время лазает по горкам и они отправляются домой. Когда я подхожу к площадке, Виолетта, естественно, висит вниз головой на шведской стенке, юбка болтается у нее на подбородке.

— Мамочка! — кричит она, увидев меня, и с грацией и упругостью, вероятно унаследованными от Мики, соскакивает на землю и мчится ко мне.

Когда я подхватываю ее на руки, мама оборачивается.

— Тебя уволили? — спрашивает она.

Я приподнимаю бровь:

— Это правда первое, что приходит тебе на ум?

— Ну, в последний раз ты неожиданно появилась в середине дня, когда умирал отец Мики.

— Мама, — объявляет Виолетта, — я сделала тебе подарок на Рождество в садике, это ожерелье. И еще его могут есть птички.

Она начинает крутиться у меня на руках, я опускаю ее на землю, и она тут же бежит обратно к игровому комплексу.

Мама хлопает по скамейке рядом с собой. Несмотря на температуру, она тепло одета, на коленях у нее лежит электронная книга, а рядом стоит пластиковый судок «Тапервер» с кусочками яблока и орехами.

— Итак, — говорит она, — если у тебя все еще есть работа, то чему мы обязаны этой чудесной неожиданностью?

— Автомобильной аварии… Не со мной. — Я бросаю в рот пригоршню орешков. — Что читаешь?