Онлайн книга «Небо слишком высоко»
|
— Это же сама Милена! — услышала она восторженный шепот: да, она была самой Миленой, хватало только одного имени, упоминания фамилии даже не требовалось. Министр подошел к ее столику и произнес: — Ах, какие гости! И что привело вас в наши края из Парижа? Или Нью-Йорка? — Желание увидеть вас! — честно призналась Милена, и министр быстро щелкнул пальцами, подзывая метрдотеля: — Живо отдельный кабинет! Да так, чтобы нам никто не мешал. …А полчаса спустя министр, уже порядком охмелевший, тискал Милену и шептал: — Едем ко мне на дачу. Жены нет, она на Адриатике. Милена согласилась поехать с ним на дачу, кстати, еще не так давно принадлежавшую последнему коммунистическому министру внутренних дел. Там министр попытался овладеть Миленой прямо на шкуре бурого медведя, расстеленной перед камином, а Милена, отпихнув ошалевшего мужлана, сказала: — У нас будет сделка, товарищ министр. То есть, конечно же, господин — так ведь теперь принято обращаться друг к другу на моей родине? Министр, пуская слюни, замотал головой: — Миленочка, разве тебе что-то нужно? Да ты и так чертовски богата и успешна. Разве тебе чего-то не хватает? И снова полез к ней с объятиями. — Именно что не хватает. Моего дела из архивов КГБ. Воцарилась тишина, в которой Милена слышала, как тикают настенные часы. Министр, сглотнув, произнес: — Черт, и ты, что ли, тоже? Милена усмехнулась: надо же, оказывается, демократический министр, призванный вывести на чистую воду всех стукачей советского периода, и сам был таковым! — Причем мне нужен как оригинал, так и копии. А помимо этого не только из центрального, но и из всех иных архивов. И, разумеется, все копии фильма из гостиницы «Москва». И все это как можно быстрее! Министр подумал и произнес: — Тут одними твоими сиськами, Миленочка, не отделаешься. Мне нужно триста тысяч долларов. Наличными. * * * В итоге сошлись на сиськах и ста семидесяти (это были все накопления Милены за два с половиной года упорного труда моделью). Пришлось срочно смотаться в Париж, чтобы положить искомую сумму на тайный счет господина министра, а вернувшись, получить от него на той же даче кипу документов, а также три видеокассеты. Судя по ехидной усмешке министра, фильм он посмотрел. — Хочу, чтобы ты сделала со мной то же, что и с этим белобрысым иностранцем, — заявил он, сбрасывая с себя одежду. — И тогда мы квиты, Миленочка! Полученные от министра документы, а также видеокассеты Милена сожгла в лесополосе под Экарестом, рядом с большой свалкой, над которой кружилось, каркая, черное воронье. Затем она навестила постаревших родителей, купила им шикарную квартиру в столице и поняла, что ее тянет обратно в Париж. Делать в Экаресте было больше решительно нечего. Хотя… Она хотела навестить Гордиона — не того, второго, который был уже мертв и безвреден. А вот как обстояло дело с первым? Тем самым, который знал ее как облупленную? И который мог в случае необходимости предъявить финансовые претензии, грозясь в противном случае сообщить всему свету некоторые неприглядные сведения из жизни Милены. Она уже прикидывала, во сколько ей обойдется молчание Гордиона и, главное, где взять на это денег — ведь все накопления ушли на выкуп досье из архивов КГБ. Но когда Милена, получив опять же от министра, в качестве бонуса за выгодную для обеих сторон сделку, информацию, содержавшую настоящее имя и адрес Гордиона, отправилась на окраину Экареста, в район бетонных многоэтажек, то столкнулась во дворе обиталища Гордиона с траурной процессией. Из подъезда как раз выносили обитый красным кумачом гроб, а всхлипывавший толстый мальчик держал большую черно-белую фотографию с траурной окантовкой: со снимка на нее взирал молодой, но все же легко узнаваемый Гордион. Затесавшись в толпу, Милена узнала, что «соседушка» скончался от обширного инфаркта, не вынеся того, что его родное ведомство было закрыто и расформировано, а его самого грозили отдать под суд. — А вы кем ему приходитесь? Племянница с Адриатики? — спросила одна из любопытных соседок-старушек, на что Милена, подумав, ответила: — Нет, его крестная дочь. Точнее, созданный Гордионом монстр — или было неверно обвинять в этом покойного: наверное, монстр дремал у нее внутри и Гордиону, хорошему знатоку человеческих пороков, просто удалось его разбудить. Милена подошла к всхлипывавшему мальчику, кажется, внуку Гордиона, и поинтересовалась, не оставил ли дедушка после себя архив. — У него в подвале ящики с бумагами стояли, которые он нам трогать запрещал. Говорил, что там находятся его питомцы. Но вчера пришли люди в черных плащах и все забрали. Милена поразмыслила. Конечно, велик шанс, что копия ее досье, незаконно сделанная и вынесенная за пределы здания КГБ Гордионом, также находилась в этих ящиках, но страха она не испытывала. Потому что знала, что Гордион ушел в небытие, наконец оставив ее в покое. Она еще немного постояла, наблюдая за тем, как гроб с телом человека, которого она когда-то так боялась и который теперь был мертв, запихнули в нутро грузовика под разухабистые, бравурные такты похоронного марша, сунула мальчику с портретом стодолларовую купюру и, не оборачиваясь, ушла прочь. Ушла, оставив свое темное прошлое за собой. Потом она снова наведалась в ресторан к министру, и тот, просияв, бросился к ней: — Миленочка, я так и знал, что ты вернешься! Ты ведь в восторге от меня как от мужчины? Милена не стала травмировать министра, сообщая ему, что как от мужчины она от него не в восторге, а, скорее, в шоке, а поинтересовалась, где находятся документы, изъятые его людьми у Гордиона. Министр наморщил свой министерский лоб. — Гм, мои люди ничего у агентов не изымали, но идея превосходная. Надо устроить шмон у бывших кагэбэшников! Сейчас тут многие по Экаресту шатаются, и русские, и американцы. И тырят, где могут, секретные данные. Ничего, пусть тырят — мы их всех одним махом скоро накроем! Милена не знала, говорит ли он правду или нет. Но от министра ничего так и не добилась. Она снова вернулась в Париж, и жизнь закрутила ее с утроенной силой. Скоро страх сменился легким беспокойством, а то в итоге исчезло, уступив место занозистой мысли, ютящейся где-то в глубинах подсознания, что кто-то ведь, может, все-таки знает… * * * Но этот кто-то, если и знал, так и не объявлялся. Ни год спустя, ни пять лет спустя, ни десять лет спустя. |