Книга Суси-нуар. Занимательное муракамиедение, страница 66 – Дмитрий Коваленин

С аэропортом в Южном все нормально. Уютно, здание обновили, сервис хороший. Таможня никого не трясет, не психует, все тихие и спокойные. Столичная терактофобия, похоже, воспринимается здесь как геморрой чужой планеты.

Выхожу «на волю» последним – и вижу: несмотря на усилия честной компании, совсем незамеченными нам в Россию приехать все-таки не удалось. Миловидное создание женского пола уже стреляет у Мураками автограф, причем протягивает ему не что иное, как японский покетбук – кажется, «Пинбол».

– Так это вы нас встречаете? – спрашиваю я, озираясь в поисках принимающей нас стороны.

– Да! То есть нет! – щебечет двадцатилетняя муракаманка в потертой джинсе. – Я студентка, японский учу. Я же была у вас на лекции в феврале, не помните? Вы еще тогда обещали, что Мураками привезете, я ждала, ждала…

– Вот, – говорю, – Мураками-сан. Люди вас тут на японском читают.

– Круто! – улыбается Мураками. – Я правда очень рад. Как зовут?

– Катюша! – радостно рапортует Катюша и продолжает щебетать по-японски на языке такой высоковольтной степени вежливости, точно ее занесло на прием к Императору.

– А откуда вы узнали, что мы приедем?

– Из Интернета! – говорит предательница Катюша и тычет пальчиком в меня.

Мураками, усмехаясь, расписывается – «Катюше от Харуки», и тут нас находит встречающая турфирма.

Я смотрю на этих людей – и мне сразу становится спокойнее.

Поясню: это у меня с детства. За все 60-е, 70-е и немножко 80-е, прожитые мною на острове, я привык к мысли: если за дело берутся сахалинские корейцы – дело получается. Именно сахалинские корейцы кормили нас свежими овощами со своих огородов и прочими разносолами, пока Москва плевала на обеспечение острова самой банальной едой. Когда очередные коровы, присланные с материка для планового разведения в грядущую пятилетку, упрямо всплывали по долинам вверх копытами после ежегодных тайфунов, мои сограждане кормились с корейского рынка. В этих казалось бы «людях без корней» всегда ощущалась какая-то внесистемная надежность. Многие хотели вернуться в Корею. Их не пускали. То туда не пускали, то отсюда. А когда стали пускать, было поздно: жизнь слишком коротка, чтобы скакать по заграницам на старости лет.

К слову сказать, первые в жизни японские иероглифические словари я увидел в семье своего одноклассника Игоря Ли (позже окончил МФТИ с красным дипломом). Его родители, как и многие им подобные, работали среди русских, а по вечерам учили японский язык как альтернативу окружающему Совку. Слушали японские радиостанции, а кто антенну мог собрать – и телевизор самурайский смотрели. Правда, то было уже совсем редкое удовольствие: антенны то и дело вычисляло и отбирало, неизменно штрафуя, вездесущее Гэбэ. Именно у корейских друзей я научился есть палочками и впервые услышал редкую для «большой земли» японскую музыку. Так и менялись, помню, кассетами все 70-е – кому что нравилось: «Бони М» на «Бони Дзякс» или «Пинк Флойд» на Сакамото Рюити.

Вот почему, я считаю, особенно здорово, что с русским Сахалином Мураками знакомили именно местные корейцы. Пожалуй, весомей и убедительнее для японцев об этом не рассказал бы никто.

– А вашим гидом всю дорогу будет Им-сан! – представляют нам крепкого корейского старикана, который вдруг отвешивает классический восточный поклон и приветствует нас на вышколенно-вежливом, чуть ли не довоенном японском. И я понимаю, что перед нами – ходячая история Сахалина. На вид старикану лет под шестьдесят. А на поверку – вообще семьдесят два. Как выясняется по дороге в гостиницу, Им-сан родился в 1931 году, когда Южный Сахалин был частью префектуры Карафуто. Учился в школе с японскими детьми, а после 45-го, когда японцев выбили с острова, жил дальше с русскими. Его семье, как и десяткам тысяч пригнанных сюда на работу, ни японцы, ни русские вернуться на родину шанса не дали.

– Но теперь, я слышал, уже вроде можно? – говорит Мураками. – Не собираетесь?

– Да теперь-то что толку! – качает седой головой дед, глядя куда-то сквозь сопки на горизонте. – «Можно» сказали при Горбачеве. Еще мой отец был жив. Он и засобирался, хотел сам уехать да родню перетащить. Долго всех нас уговаривал… А я и сказал ему: «Да куда ж я поеду? Разве там у меня есть будущее? Я же здесь родился, прожил всю жизнь. Здесь и помру»…

Источники расходятся в том, сколько именно корейцев было депортировано на Сахалин в годы Второй мировой. Называются разные цифры: от 20 до 60 тысяч человек. Сегодня на Сахалине, по данным последней переписи, проживают 38 тысяч корейцев. Около 5 тысяч из них по-прежнему изъявляют желание уехать.

Гостиница нам достается на удивление приличная («аригато» американским инвесторам-нефтелюбам!), прямо на краю огромного парка имени Гагарина. График сегодня свободный, до ужина еще пара часов. Решаем прошвырнуться по парку.

В ходе прогулки выясняется множество мелких пристрастий наших гостей. Так, все встречающиеся на нашем пути животные, особенно кошки – как домашние, так и бродячие, – тщательно изучаются и фотографируются. Кошки?

– Почему кошки? – не выдерживаю я после третьей отснятой животины.

– Ну, во-первых, мы с Харуки старые кошкоманы, – поясняет Юми-сан. – И считаем, что будущее той или иной страны во многом зависит от того, как люди обращаются, например, со своими кошками…