Онлайн книга «Ближе, бандерлоги!»
|
Она сняла теплую ширпотребовскую куртку и повесила в гардероб. Под ней оказалась никак не ширпотребовская блузочка, навыпуск и в обтяжку, белоснежная, с ажурными вставками, вышитыми кое-где узорами из страз и кружевами, ничуть не гармонировавшая со всем прочим. Беатрис сказала, очевидно правильно истолковав его взгляд: — Если уж мне все равно не пришлось бы снимать куртку — к чему доводить необходимое опрощение до идиотизма? Все равно никто не видел… Мазур снял только куртку и сказал, извлекая из кармана алюминиевую баночку с пленкой: — Я на пару минут схожу к Майки, идет? Отдам ему пленку — пленки обычно хранятся у него — и дам кое-какие инструкции, в свете того, что от тебя услышал. Идет? — Совершенно правильно, — одобрила Беатрис. — А я пока займусь столом, идет? Ничего, если я закажу по телефону закуску? В крайнем случае, я могу заплатить… — Вот уж нет, — сказал Мазур. — Я, конечно, крохобор и скряга, но одного никогда не допускал: чтобы женщины за меня платили… — Тогда ничего, если я закажу что-нибудь посущественнее дурацких орешков? Понимаешь, я тут давно… Мазур фыркнул: — И научилась пить? По-местному, с солидной закуской. Я догадался — с Питом разок сидели именно на местный манер… — Вот именно. Ты ненадолго? — Да на пару минут, — сказал Мазур. — Хозяйничай. Лаврик, разумеется, сидел у себя — ждал возвращения Мазура. Отдав ему пленку, Мазур кратенько обрисовал ситуацию, рассказал о сути «работы», о «хвосте». Лаврик ухмыльнулся: — Ну, как в том мультфильме поется, неприятность эту мы переживем… Правда, если слежка серьезная и люди серьезные, другие вполне могли пасти тебя на всякий случай у гостиницы. Точнее, ее — ты, слава богу, пока что ни для кого вроде не стал объектом интереса. Что проверить очень легко… — Как? — Элементарно, — сказал Лаврик. — Завтра возьмешь мою машину и часок покатаешься по городу. А за тобой на изрядном отдалении поедут мои доблестные помощники — для гарантии, ты ведь у нас не большой спец в выявлении слежки, сам понимаешь. — А если я обнаружу хвост? — Преспокойно покатайся еще и возвращайся в гостиницу, — сказал Лаврик. — По магазинам походи, сувениров купи, что ли, еще какую-нибудь ерунду, какой-нибудь подарок Полине. Избавляться от хвоста и не пытайся, мало у тебя навыков в срубании хвостов тяпкой, да и смысла нет никакого, оставайся обычным фрилансером, несведущим в шпионских ремеслах… — он прищурился: — Что это ты словно бы нетерпеливо топчешься? — У меня там гость, в номере, — сказал Мазур. — Точнее, гостья. Подозреваю, это надолго. — Так-так-так, — сказал Лаврик с энтузиазмом. — Неужели мисс Швейная Машинка? — Она самая. — Отлично, — сказал Лаврик. — Просто отлично. Само собой, до завтра я тебя беспокоить не буду. Только ты там держи ухо востро, как бы она тебя, простака, не завербовала со всем не только шпионским, но и женским коварством… — Иди ты, — сказал Мазур, ухмыляясь. — Пятнадцать лет прошло, а шуточки у тебя, уж прости, однотипно-дубовые… — Привычка, — пожал плечами Лаврик. — Да ладно, мы оба прекрасно понимаем: на кой черт ей тебя вербовать, если ты и так на них уже работаешь? Ступай, ступай, а то ты от нетерпения уже из джинсов выпрыгиваешь… — Злостная инсинуация, — сказал Мазур и вышел. …Стол оказался примерно таким, как тот, что обустраивал тогда Питер, — все то же самое, разве что Беатрис, в силу, должно быть, женской натуры заказала еще конфеты с пирожными. Ага, она мельком говорила, что сладкоежка. В досье о ее гастрономических привычках не было ни слова, настолько глубоко копать наверняка не было необходимости… Распечатав бутылку благородного напитка, Мазур из чистого озорства спросил: — Может, ты и пить научилась по-местному? Пит мне показывал — солидная доза, без содовой и льда, одним лихим глотком… — Самое смешное, что чуточку научилась, — лучезарно улыбнулась Беатрис. — Наливай. А сам сможешь? — Большая практика, — сказал Мазур. — Я Питеру уже рассказывал, как приходилось с неграми стаканами глотать их паршивую самогонку из канистры. Да и кабаки я, плебей, как-то предпочитаю те, где пьют без всякого строгого этикета… Он набулькал в высокие стаканы граммов по шестьдесят, подал один Беатрис и сказал: — Ну что, за твою историческую родину? Не мешкая, опустошил свой стакан одним махом, закусил ломтиком сыра и с искренним любопытством уставился на девушку. Она забросила в ротик виски столь же лихо — но все же чуть закашлялась, поморщилась, на лице изобразилось некоторое страдание. Похоже, не достигла еще того мастерства, что «социолог». Мазур торопливо подсунул ей пикуль, завернутый в тоненький ломтик ветчины. Она старательно прожевала, поморщилась. — Все же никак не могу привыкнуть… Ты как хочешь, а я дальше буду пить, как все цивилизованные люди. — Как хочешь, — сказал Мазур. — Но за историческую родину, сдается мне, все же следовало сделать добрый глоток именно так, как на ней принято, а? Слегка раскрасневшаяся от правильной дозы виски, Беатрис легонько поморщилась: — Если честно, мне эта историческая родина уже стоит поперек горла. Тебя это не должно смущать, ты тут совершенно чужой… Откровенно говоря — диковатая страна, да и народец здешний мне уже осточертел. Ну и лиса, подумал Мазур, вспомнив ее проникновенное, патриотическое выступление перед журналистами в Штатах: полумистический зов далекой родины, голос крови и почвы… — Ну конечно, — сказал он беззаботно. — С чего бы меня такая точка зрения смущала? И разлил по второй, на сей раз щедро насыпав в стакан Беатрис кубики льда. Она отпила воробьиный глоток, прищурилась: — Вот интересно, ты испытываешь какие-то романтические чувства к своей исторической родине? Доброй старой Англии? — По совести, ни малейших, — сказал Мазур. — Разумеется, ни капли неприязни, неоткуда ей взяться, но и симпатий никаких. Скорее уж, вежливое равнодушие. Бывал я там несколько раз. Ничего не скажешь, ухоженная, благополучная страна, но после австралийских просторов остров кажется тесным и кукольным… — Ну, по крайней мере, Англия — цивилизованная страна, — сказала Беатрис. — А эти, хотя и пыжатся изображать из себя стопроцентных европейцев, пока что до таковых не дотягивают. Отец меня, конечно, усиленно воспитывал в духе патриотизма и любви к исторической родине, но выходило плохо. Я его, конечно, старательно слушала и поддакивала, но в глубине души, что уж сейчас скрывать, на все это плевала. Я американка, Джонни. И чувствую себя исключительно американкой. Для меня все это — какая-то отвлеченность, абстракция. Отца понять можно — он-то здесь родился, всю жизнь мечтает вернуться, никогда не стремился стать настоящим американцем. Особенно воспрянул в последние годы, когда в России началась перестройка и гласность (эти два слова она произнесла по-русски), а здесь заварилась каша. К нему то и дело собирались соратники по борьбе (последние слова она произнесла чуть иронически), пили, как заведено на исторической родине, шумно толковали друг другу, что вскоре вернутся сюда победителями… — она хмыкнула. — Вообще-то, если все пройдет гладко, так с ними и будет, вот только никакой заслуги их самих тут нет. Это мы постараемся, американцы… |