Книга Тупая езда, страница 93 – Ирвин Уэлш

— Да. Как ты тут?

— Даже не вздумай притворяться, что тебе не все равно!

— И то верно. Рад, что тебе скоро пиздец, старый вонючий ублюдок!

— По крайней мере, уйду с осознанием, что видел, как «Хартс» выигрывают Кубок. Снова. У ваших. По крайней мере, я успел это увидеть.

— Да-да.

— Пять-один, конечно…

— Да-да.

— Тебе будет больно, сынок. Куда без этого. Эдинбургское дерби… — Его слабые руки поднимаются из-под простыней и показывают пять пальцев на одной руке и один — на другой. — Пять-один…

— Да.

— Вот в тысяча девятьсот втором вашим повезло… ты ведь тоже не молодеешь, сынок. Думаешь, ты еще увидишь, как ваши поднимают кубок?

— Да не знаю я, — говорю.

Странно, но я понимаю, что на самом деле меня не так уж чертовски волнует футбол, он сам все это себе придумывает. Меня осеняет, что так все и есть: вы воображаете, что других это задевает сильнее, чем есть на самом деле. Сколько лет я втирал всем про семь-ноль в новогоднем матче ^[53], а ведь никого, наверное, это особо не волновало, а про меня решили, что я, наверное, туповат. А ведь важнее всего — что это значит лично для тебя. Что меня действительно угнетает, так это жизнь без траха, вот это и правда задевает за живое, а этот полуживой отчим, придурок, все заливает про свой сраный Кубок…

— Наша защита тверда, как старая крепость… — шепчет он, а потом проваливается в мирный сон.

Я смотрю на капельницу с физраствором, которая висит на крючке. И, не успев даже подумать о том, что делаю, я задергиваю занавески вокруг кровати. Снимаю капельницу, достаю свой нож и делаю в верхней части пакета дырку. Затем выливаю три четверти физраствора в раковину. Я достаю свою шишку и ссу в пакет, наполняю его и чувствую, как он раздувается, такой теплый, в моих руках. Пакет наполнен, и я проливаю немного мочи себе на пальцы. Приходится доковылять до раковины, чтобы избавиться от остатков, а затем вытереть все бумажными полотенцами.

Я отклеиваю от стены кусочек скотча — они вешают туда открытки с пожеланиями — и заклеиваю обратно пакет. Вешаю его на крючок. Он такой же желтый, как и был, только намного темнее, и можно увидеть, как в нем плавают толстые, похожие на яичный белок, нитки спермы.

Я смотрю, как мудило спит, и отцепляю трубку с морфием. Затем беру маленький звоночек на веревке, которым он обычно подзывает медсестру, и перевешиваю его за кровать. Выражение у него на губах изменилось, а портки начали пропитываться потом, как у тёлы из «Свободного досуга», которая отрабатывает вторую смену. Неожиданно он открывает рот и смотрит на меня.

— Ты все еще здесь? Что-нибудь задумал, готов поспорить! — Затем его лицо сморщивается, изображая широкую улыбку. — Ладно, ничего ты со мной уже не поделаешь. Я видел, как моя команда взяла Кубок!

— Тебе моча в голову ударила, — говорю я широко улыбаясь, а в это время придурка обдает очередной волной и из пор выступает липкий пот, он катится по его восковой коже, которая прямо у меня на глазах становится желтой, как при желтухе.

От него начинает исходить прогорклый запах, это воняет моя моча смешанная с его гнилой плотью. Его пальцы сжимаются на дозаторе морфия. Но ничего не происходит. Он с ужасом опускает свои усталые старые глаза на старую толстую вену, в которой нет иглы.

Он пытается издать какой-то пронзительный звук, но выходит тихо и хрипло.

— Мне ужасно плохо… как будто весь высох и отравлен… дай мне воды… — Он протягивает руку, смотрит на стакан с водой, на звонок медсестры, на кнопку дозатора морфия.

Но до всего этого он никак не может дотянуться.

— Тебе правда моча в голову ударила, — говорю я, отодвигая стакан с водой на ночном столике и переставляя его поближе к раковине, куда уже не дотянутся эти высохшие руки, эта костлявая хватка.

— Терри… помоги мне… позови медсестру… я же твой отец, сынок…

— Мечтай, сука, — говорю я, наклоняясь к нему. — Алек Почта оттарабанил ее первым, давным-давно; в тот день, когда на земле лежал снег. — Я поворачиваю к себе его старую высохшую голову и смотрю ему прямо в глаза: какой же злобный в них сейчас взгляд! — Да, он развернул обертку и отымел твой рождественский подарок. Она дала тебе только после того, как он уже в ней побывал. Припоминаешь? Да, он трахнул ее, когда разносил почту, и тебе это прекрасно, сука, известно, ублюдок. Ты все пытался добраться до ее дырки, а она раз за разом тебя посылала. Каково же должно было быть ее разочарование после шланга Алека!

Он смотрит на меня и даже не может сделать ни одного язвительного замечания в ответ.

— Что-о-о…

— Алек Почта. Я был его другом. Алек Конноли. Он был моим настоящим отцом. Он вдул твоей пташке, Элис, когда та еще была девчонкой. Ивонна — твоя дочь, бедняжка, но я не твой сын, слава яйцам. — Я морщу нос от запаха. — Какой ты мерзкий!

Он пытается что-то сказать, но у него выходит только всхлип, глаза навыкате, он ловит ртом воздух. Я сваливаю оттуда нахуй, выхожу из палаты, шагаю по коридору и дальше на улицу. Пока иду в сторону парковки, на телефоне снова появляется связь, и я набираю номер Ронни. Я знаю, что он должен сегодня вернуться. Трубку поднимает его личный помощник.

— Офис Рональда Чекера.

— Это Терри. Где Ронни?

— Мистер Чекер не может сейчас разговаривать.

— Давай его сюда, черт возьми, живо, — говорю я. — У меня экстренная ситуация. Мне нужно на поле, а то я сейчас сойду с ума, сука.

— Должен вам сообщить, что мистер Чекер вынужден был остаться в Нью-Йорке по неотложному делу. Он не вернется в Шотландию до следующей пятницы.

— Бля… — Я вешаю трубку.

Потом вспоминаю о том, что рассказал мне Больной, и звоню Донне:

— Давай встретимся в центре.

— Я не могу, у меня здесь Кейси Линн, и потом, в центре сейчас будет куча народу, я туда не поеду.

Ну конечно, там же будет целая толпа придурков.

— Ладно, — говорю я.

Без кэба дерьмово, но если я поеду за ним в центр, то там и встану в пробках. Поэтому я звоню паре ребят-таксистов, и, к счастью, Блейдси оказывается неподалеку, он подбирает меня минут через пятнадцать на Кэмерон-Толл. Мы выезжаем на кольцевую, но до Брумхауза мы все равно добираемся целую вечность. Чувствую я себя сейчас крайне дерьмово. Может, во мне и нет ни капли ДНК этого старого ублюдка, но в нем теперь целых пол-литра моей. Меня могут засадить в тюрьму. Блейдси разглагольствует о матче, но я не слышу ни единого слова из того, что говорит этот бедолага, пока он меня не высаживает и я не расплачиваюсь. Странно, но, когда Донна открывает дверь, оказывается, что без макияжа она выглядит куда моложе, чем есть на самом деле. Мать права: я должен был лучше о ней заботиться.